Письма

Теперь веду себя тихо, смирно, что-то на душе неловко, пропади она пропастью! Свет у меня переменился: люди получшели, дни как приходят, так и уходят. Дышу вольно, живу широко, и такая полнота обладает мной, какой с роду и не чувствовал. Вы в своем кружке переродили меня; в последнюю поездку много добра захватил я у вас: прежде только и знал, что людей проклинал, теперь благодарю Бога за жизнь свою. Одно изменило мне… Жаль Сребрянского — вы одни заметили его… Какая прекрасная душа была, как он вас любил и уважал! — На той почте пришлю стихи его, о которых я говорил вам в Москве…… У нас есть уездное училище, а в училище есть уездный смотритель; зовут его Николай Лукьянович господин Грабовский. Он человек известный: два года назад издал: «Историческую картину религии», с французского (две части, цена 10 руб.). Подписка была объявлена на всю Россию, посвящена архиерею. Остальные экземпляры разыгрываются теперь в лотерею насильно, т. е. ко всем исправникам, городничим посланы билеты: раздай, да и хвать; не раздашь, свои деньги плати, — не велик барин какой-нибудь исправник. Два дня назад вечером я уморен был насмерть. — Смотрю, лезет Грабовский. — Здравствуйте. — «Мое почтение». — Я к вам. — «Очень рад». — Не просто, с просьбой. — «Готов выполнить, если могу». — О, что до этого, — без сомнения, можете. — «Готов служить». — Дело вот в чем. — «Хорошо». — Вчера я читал ваши стихи в «Сборнике» — «Благодарю». — Вы, как видно, посвятили себя на белые стихи. — «Да-с». — А по-моему рифмованные стихи как-то лучше. — «И я также думаю». — Что ж вы сами не пишете? — «Не умею». — И, полноте, вам захотеть, вот и все. — «Выполню ваше желание, попробую как-нибудь». — Впрочем, они и без рифм очень хороши. — «Покорно благодарю». — Вы не изволили читать-с мой перевод, «Историческую картину религии»? — «Нет, еще не читал». — Разве вы прозы не любите? — «Не только не люблю, с роду не читаю». — Напрасно-с вы это делаете, а проза дело хорошее. — «Знаю»… [Окончания письма нет.]

36 Кн. В. Ф. Одоевскому

15 февраля 1839 г. Воронеж.

Ваше сиятельство, любезный князь Владимир Федорович! Недавно я был с вашим письмом у графа и графини Евдокии Петровны Ростопчиной, и целый вечер пробыл у них чудесным образом. Что за женщина эта графиня! В нашем материальном городке, после этой пошлой толпы людей и дрянных женщин, такая встреча невольно погружает душу в сладкое упоительное забвение; заботы, горе, нужды как-то принимают другой образ, волнуют душу, — но не рвут, не мучат ее. Благодарю ваше сиятельство! Кроме минуть священного унынья, если были когда-нибудь в моей жизни прекрасные минуты, которые навсегда остались памятными мне, то все они даны мне вами, князем Вяземским и Жуковским: вы могучею рукою разогнали грозную тучу, вы из непроходимого леса моих горьких обстоятельств взяли меня, поставили на путь и повели по нем. И чем еще я не был обязан вам? Всем, всем, всем. А чем за это все вам я заплатил? И чем заплатить могу? Грустно. Я навсегда останусь вашим должником… Иди дела мои теперь не так, как они идут, — и я бы жил уже славно. Великим богатством обладаю я теперь: получаю «Отечественные Записки», «Современник», «Московский Наблюдатель» — три журнала; чего ж мне еще больше? Читай и трудись, трудись и читай. Широкое поле передо мной, есть с чем гулять по нем; одна беда, никак не улажу своих дел, да и только; берут насильно время, не дают покоя, хоть ты вот что хочешь делай. Но воля Божья; может быть и они как-нибудь уладятся. В свете чудес много, авось и эти горы свалятся с плеч; ведь и не этакие широкие реки переплывают добрые люди. Один случай навернись, и все устроится, может быть, опять; худо крылья опустить…

Досадно только, что как-то все у меня идет к верху дном; вот едва только уладил дела свои в казенной палате и погасил огонь, как, на беду мою, открылась новая палата, и стороной я слышал уж, что новый управляющий ее Дмитрий Васильевич Похвиснев хочет опять раздуть погаснувший огонь и возобновить то дело, по которому так много принимали участия вы, его сиятельство князь Петр Андреевич Вяземский, и его превосходительство Василий Андреевич Жуковский… Если он в самом деле эдак сделает, ну, тогда делу конец… Ваше сиятельство, не смею вас просить, но кроме вас просить мне некого: что хотите, делайте, но еще примите участие в моем положении, еще замолвите слово и разгоните собирающуюся над головой моей тучу, пока она мне не разбила голову. Пока вы за меня, никто против меня. Вот моя надежда, — и поверьте, что я хлопочу не из пустяков, и прибегаю под ваше покровительство не для того, чтобы подлым образом выплакать сначала от человека сильного участие, потом бессовестно наезжать на встречного и поперечного (как делают подлецы). Нет, я хочу как-нибудь выйти лишь из моих тесных обстоятельств и меньше с людьми делать шуму, и как-нибудь уладить с ними тише и потом вздохнуть свободно; вот все, что нужно мне.