Письма

64 Кн. П. А. Вяземскому

24 октября 1841 г. Воронеж.

Добрый, любезный князь Петр Андреевич! Вы обязали меня давно и недавно, и вновь обязываете до такой степени, что я ничем и никогда не могу ни заслужить вам, ни заплатить и сотой доли. Ваше письмо, давно уже полученное мною, так полно искренности, участия, дышит такою теплотою, что я не мог долго писать к вам ни одного слова: вся душа моя была наполнена им, и я нарочно длил это наслаждение, не хотел нарушить святого очарования. Благодарю вас, добрый князь, тысячу раз благодарю за него, и миллион раз благодарю за спокойствие, которым пользуюсь я и мое семейство. Полиция нас оставила совершенно: дело, производившееся в Сенате, хотя им кончено не совсем, но прежнее его определение разрушено, и оно оттолкнуто в низшие инстанции года на два, на три, — и этого пока довольно. Есть еще делишка два самых старых; только они меня не тревожат нисколько.

С этой стороны все идет прекрасно, за то в других не очень хорошо; знать, такова наша жизнь. С апреля до сих пор я нездоров, и было очень дурно, теперь начал понемножку поправляться. Это мне много помешало; целое лето мне нельзя было ничем заниматься, а дни проходят, время летит, а я сижу. Жизнь моя туманная! Доля неудачная! Выздоровею, — начну догонять прожитое.

Пришло поздно к вам письмо мое, по моей ошибке в немце (он у нас содержит пансион): при отъезде его в Петербург я даль ему письмо в руки, просил доставить вам лично, а он продержал его у себя; наконец, отдал на городскую почту. Мой немец в Петербурге растерялся, оплошал.

Глубоко вас почитающий и любящий вас всею силою души, вашего сиятельства покорнейший слуга Алексей Кольцов.

65 Кн. В. Ф. Одоевскому

24 октября 1841 г. Воронеж.

Ваше сиятельство, любезный князь Владимир Федорович! Опять я к вам с тою же просьбою, о которой я вас еще весною просил, когда уехал от нас губернатор Лодыгин. Говорили, вместо его будет (забыл уж кто), и я писал вам об нем письмо; дела изменились, и вместо его приехал на губернаторство его превосходительство генерал-майор фон-дер-Ховен, человек деятельный и умный. Об нем-то моя опять к вам просьба: нельзя ли меня познакомить с ним. У меня теперь к нему нет дел никаких, но, в случае нужды, я к нему пойти и не могу…

Особенно я боюсь нашего большого барина управляющего, бессребренного Карачинского. Он, приехавши из Петербурга, косится на меня косее прежнего, а у него в палате есть еще кой-какие отца моего старые делишки не кончены. Они пустые; но есть мастера из ничего сделать гору, и он их все заметно протягивает вдаль. Делайся все как должно, — хорошо. А если неровен час, — и я один здесь, без поддержки. Как идет управление в палате г[осударственных] и[муществ], сказать вам не могу; по приезде из Москвы, великим постом, было своих дел много; и в апреле сделался нездоров и до сих пор. Кроме этого, едва ли подобные вещи вам нужны; ведь в прошлый раз осталось же все безо всего, и слова святой истины не сдунули пылинки с черного дела.

Не знаю, как пойдет настоящий набор, а прошлогодний был самый бесчеловечный. Были жалобы — их никто не слушал. Кто больше обижен, тот больше остался виноват. А кто сие учинил, те все остались людьми благородными.

Ваше сиятельство, если не затруднить вас слишком моя просьба, то прошу вас покорнейше не оставить ее без внимания. Почитающий и любящий вас, вашего сиятельства покорный слуга Алексей Кольцов.

66 И. А. Малышеву

[Октябрь 1841 г. Воронеж].

Добрый и любезнейший Иван Андреевич! Я услышал, что у вас был батинька и П-н, старик, сегодня по утру: гости не в пору и едва ли по нутру. Не подумайте ж, ради Бога, что я их к вам снарядил. Правда, с месяц назад я говорил П-ным обратиться к вам в ту пору; они заняться этим почитали ненужным, лечили больного сам и немец, и залечили до того, что он теперь так плох, что, кажется, и сверхъестественная помочь уж не в помочь. Вчера была у них моя мать по долгу родства; больной спросил: что я? каков? Мать сказала: здоровеет, поправляется, слава Богу! Он так взбесился, что начал кричать, метаться, бить в грудь, просить жену, отца — достать денег. К Малышеву, скорее за Малышевым! давайте денег! Просить хватился, голубчик, да поздно! — прежде бы не жалеть денег! Зовут моего старика; условились сегодня быть у вас обоим, и были. Он мне дядя, да это не стоит полушки: у меня чужие — родные, свои — чужие; но мне жаль его, упрямца, не ради его, а ради семейства. И потому, когда я говорил им о вас, в то время помочь была еще возможна, теперь же, кажется, поздно. Но если вы себя обремените в такую, для вас хлопотливую и без этого, пору поездом к нему, то, ради Бога, не подумайте, что тут виновник я: телом и душою я чисть, и умываю по этому делу руки. А ваши посещения без получения вперед не оказались бы бесплодными!

Мое здоровье поправляется, видимо лучшеет, несмотря на дурное время. Это меня радует: пью, ем, сплю хорошо, порою бываю дома очень весел.