Письма Амабеда и др, переведенные аббатом Тампоне

Едва мы подъехали к воротам, носящим имя святого Панкратия [Прежде они назывались Яникульскими, из чего явствует, насколько новый Рим возобладал над старым.], как увидели две толпы монахов: одни были одеты, как наш судовой священник; другие - как отец Фатутто. Впереди каждой несли знамя и стол с резным изображением нагого человека, в той же позе, что в Гоа. Участники обеих процессий шли попарно, распевая песню, способную вызвать зевоту у целой провинции. Когда они поравнялись с нашими тележками, одни закричали: "Вот святой Фатутто!"; другие:

"Вот святой Фамольто!" Нашим монахам стали целовать одежду, народ пал на колени.

- Сколько индийцев вы обратили, преподобный отец?

- Пятнадцать тысяч семьсот, - ответил один.

- Одиннадцать тысяч девятьсот, - отозвался другой.

- Благословенна дева Мария!

Все взоры устремились к нам, толпа обстала нас кольцом.

- Это ваши новообращенные, преподобный отец?

- Да, мы их крестили.

- До чего же они у вас премилые! Слава в вышних богу!

Отцов Фатутто и Фамольто их собратья увели в какое-то роскошное здание, а мы отправились на постоялый двор. Народ повалил за ними, крича: "Cazzo [Непристойное итальянское слово, означающее приблизительно "дурак, недотепа".], cazzo!" - благословляя нас, целуя нам руки и на тысячу ладов расхваливая мою дорогую Адатею, Дару и меня самого. Мы не могли прийти в себя от изумления.

Не успели мы устроиться на постоялом дворе, как явился человек в фиолетовом одеянии, сопровождаемый двумя другими в черных рясах, поздравил нас с прибытием и первым делом предложил нам от имени Пропаганды деньги, если мы в них нуждаемся. Кто такая Пропаганда - я не знаю. Я ответил, что деньги у нас еще есть, да и бриллиантов довольно (я проявил предусмотрительность и держал как кошелек, так и коробочку с камнями в кармане исподних штанов). Человек тут же склонился передо мной чуть ли не до земли и начал величать меня превосходительством.

- Не слишком ли утомилась в дороге ее превосходительство синьора Адатея? Не угодно ли ей отдохнуть? Не смею навязываться, но я всегда к ее услугам.

Синьор Амабед может располагать мною: я пришлю ему чичероне [Как известно, ciceroni называют людей, чье занятие - показывать древности иностранцам.], который неотлучно будет при нем; если что понадобится, синьору стоит лишь приказать. Не окажут ли, отдохнув, их превосходительства мне честь подкрепиться у меня? Почту за честь прислать за ними карету.

Надо признаться, божественный Шастраджит, этот западный народ не уступит в вежливости даже китайцам. Затем человек в фиолетовом удалился. Мы с прекрасной Адатеей проспали часов шесть. Когда стемнело, за нами приехала карета, и мы отправились к этому предупредительному синьору. Дом его был ярко освещен и украшен куда более приятными картинами, чем изображение нагогр человека, виденное нами в Гоа. Собравшееся там многолюдное общество осыпало нас любезностями, восхищаясь тем, что мы индийцы, поздравляя нас с крещением и предлагая нам свои услуги на все время, какое нам заблагорассудится провести в Руме.

Мы хотели было заговорить о суде над отцом Фатутто, но нам не дали даже рта раскрыть. В конце концов нас, смущенных таким приемом, растерянных и ничего не понимающих, отправили домой.

ДВЕНАДЦАТОЕ ПИСЬМО АМАБЕДА

Сегодня нам нанесли бесчисленное множество визитов, а княгиня Пьомбино прислала двух конюших просить нас к ней на обед. Мы отправились туда в великолепном экипаже. У нее оказался и человек в фиолетовом.

Я узнал, что это один из сановников, то есть слуг наместника божия, которых именуют prelati, "предпочтенные". Княгиня Пьомбино - женщина на редкость радушная и открытая. За столом она усадила меня рядом с собой. Ее страшно удивило наше отвращение к румским голубям и куропаткам. Предпочтенный сказал, что, раз мы христиане, нам следует есть дичину и пить монтепульчанское вино, как делают все наместники божий: это важная примета истинного христианина.

Прекрасная Адатея со своим обычным простодушием возразила, что она не христианка, - ее крестили в Ганге.

- Боже мой, сударыня! - ответил предпочтенный. - В Ганге, в Тибре, в купели - какая разница?

Все равно вы из наших. Отец Фатутто обратил вас, и это для нас честь, которой мы не хотим лишаться. Да вы и сами видите, насколько наша вера превосходит вашу.

С этими словами он наложил нам в тарелки крылышки рябчиков. Княгиня выпила за наше здоровье и душевное спасение. Тут все принялись нас уговаривать, да так любезно, остроумно, учтиво, весело и вкрадчиво, что в конце концов мы с Адатеей (да простит нас Брама!) поддались соблазну и как нельзя лучше поели, твердо решив по приезде домой окунуться в Ганг по самые уши и смыть с себя грех. Теперь никто уж не сомневался, что мы христиане.

- Этот отец Фатутто, без сомнения, великий миссионер, - сказала княгиня. - Я хочу взять его в духовники.

Мы с моей бедной женой покраснели и потупились.

Время от времени синьора Адатея пыталась дать понять, что мы прибыли на суд к наместнику божию и ей не терпится увидеть последнего.