Письма. Часть 1

Обращаюсь к Вам с большой просьбой: помогите мне распространить билеты на мой вечер, имеющий быть 17-го. Посылаю 10, распространите что сможете. Цена билета не менее 25 фр<анков>, больше — лучше, (NB! Думаю, что у меня будет полный зал и пустая касса!)

Посылаю книгу.[1405]

Всего лучшего, простите за просьбу.

МЦветаева.

29-го июня 1928 г.

Meudon (S. et O.)

2, Avenue Jeanne d'Arc

Милый друг,

Две радости, начнем с меньшей: деньги за билеты, которых я вовсе не ждала (думала, что Вам дала только пять, которые Вы и вернули), вторая — наличность твердых знаков в Вашей приписке, знаков явно приставленных, т. е. идущих от адресата. Спасибо за долгую память, за такую долгую память, твердый знак в конце слова, обращенного ко мне, для меня больше, чем слово, каким бы оно ни было. Т'aк: «я всегда помнил Вас», с радостью отдам за «совсемь забыль Васъ». (Ъ — значит помните, т. е. рука помнит, сущность помнит!)

Я перед Вами виновата, знаю, — знаете в чем? В неуместной веселости нашей встречи. Хотите другую — ПЕРВУЮ — всерьез?

Я скоро уезжаю — в конце следующей недели.

<Приписка на полях>.

Нам нужно познакомиться! Мне много вздору говорили о Вас, Вам — еще больше обо мне: СМЕТЕМ!

Серьезно, хочу снять с себя — угрызение-не угрызение, что-то вроде. (А Вы еще читаете мой почерк?)

А у Вас сейчас — я-переписка и я-встреча — в глазах двоюсь, хочу восстановить единство.

Хотите — приезжайте ко мне, хотите встретимся где-нибудь в городе, остановка электрического поезда Champ de Mars, например, выход один. Хорошо бы часов в 6, вместе пообедаем, побеседуем, потом погуляем, обожаю летний Париж. Итак, назначайте день (можно и к 7 ч.). Только узнавайте меня Вы, я очень робкая и боюсь глядеть.

Дружочек, м. б. Вы очень заняты или особенной охоты видеться со мной не имеете, — не стесняйтесь, не обижусь.

Но если хотите — торопитесь, скоро еду. (Если не смогу, извещу телеграммой, молчание — согласие.)

МЦ.

Других мест не предлагаю, п. ч. Париж не знаю. Лучше ответьте телеграммой, к нам pneu[1406] не ходят.

Милый друг,

Письмо пришло слишком поздно: вчера вечером, т. е. как раз когда Вы меня ждали и когда меня не было: ни на Champ de Mars, ни дома, — провожала С<ергея> Я<ковлевича> в Ройян, куда с детьми на самых днях еду вслед. Я ведь недаром говорила Вам о телеграмме: знаю з'aгород: его неторопливость, за которую и люблю. Загород никуда не торопится, потому что он уже всюду. Ну а мы — увы!

Итак, до осени, до встречи.

МЦ.

К 5-го июля 1928 г., четверг

Еду послезавтра, в воскресенье. Повидаться не успеем.

________

Телеграммы не получала.

7-го ноября 1928 г.

Meudon (S. et O.)

2, Avenue Jeanne d'Arc

Милый Александр Васильевич,

Давайте повидаемся. У меня на этой неделе свободна только суббота — хотите? Станция электр<ической> ж<елезной> д<ороги> Pont-Mirabeau, в 81/2 ч. веч<ера>, выход один. Погуляем или посидим — как захочется.

Если не можете — известите.

Всего лучшего.

МЦветаева.

Я очень близорука, — вся надежда, что Вы меня узнаете.

10-го декабря 1928 г., понедельник.

Meudon (S. et O.)

2, Avenue Jeunne d'Arc

Милый Александр Васильевич,

Я не только ответила В'aм, но назначила Вам и ждала Вас. — В который раз — диву даюсь!

Это было недели две тому назад. Не дождавшись, естественно не написала, считая объяснения лишними. Но вот Вы опять пишете, и я опять отвечаю. Вся эта неделя у меня занята. Хотите — в следующий вторник, 18-го, Вы заедете за мной в 71/2 ч. и мы вместе куда-нибудь отправимся, лучше всего в к<инематогра>ф, где можно и говорить и не говорить. — Интересно, дойдет ли это письмо? До свидания!

МЦ.

Р. S. «Тряпичный лоскут»[1407] даже в кавычках к моим письмам неотносим!

Электр<ическим> поездом, станция Meudon Val-Fleury, от вокзала налево в гору, никуда не сворачивая, упретесь прямо в мой дом. 1-й эт<аж>, стучите.

СТРУВЕ Г. П

30-го июня 1923 г.

Милый Глеб,

Ваше гаданье правильно: мало люблю «Евгения Онегина»[1408] и очень люблю Державина.[1409] А из Пушкина больше всего, вечнее всего люблю «К морю», — с десяти лет по нынешние тридцать. И «версты полосаты», и там, где про кибитку: Пушкина в просторах. Там он счастливее всего, там он не должен быть злым. Эренбурга из призраков галереи вычеркиваю,[1410] я его мало читала, со стихами его, по-настоящему, познакомилась только в Берлине. (Не потому вычеркиваю, что поссорилась, — честное слово!)

Ах, у Вас во втором столбце (4-ая строчка до первой цитаты) гениальная опечатка: «в цветаевской ЛАГГЕРЕЕ», — от лагерь, — чудесно!

Любопытно было бы узнать, какие стихи в «Ремесле» Вы считаете плохими, спрашиваю вне самолюбия (самолюбие ведь сродно вкусу, и из-за безмерности моей во мне тоже отсутствует!)[1411] Любопытно, чтобы понять чужое мерило, допытаться, почему не дошло.

Согласна, что «Психея» для читателя приемлемее и приятнее «Ремесла». Это — мой откуп читателю, ею я покупаю право на «Ремесло», а «Ремеслом» — на дальнейшее. Следующую книгу будете зубами грызть. Но это еще не скоро.[1412]

Шлю Вам привет и благодарность.

МЦ.

29-го ноября 1925 г.

Милый Глеб,