Письма из деревни

Несколько лет тому назад, я писал вам в моем первом письмо из деревни: «Вы хотите, чтобы я писал о нашем деревенском жите-бытье. Исполняю, но предупреждаю, что решительно ни о чем другом ни думать, ни говорить, ни писать не могу, как о хозяйстве. Все мои интересы, все интересы лиц, с которыми я ежедневно встречаюсь, сосредоточены на дровах, хлебе, скоте, навозе… Нам ни до чего другого дела нет».

Семь лет тому назад оно так и было, сидели мы, зарывшись в навозе, исполняли, что требуется, и ни до чего другого нам дела не было. Но вот и в наше захолустье стали врываться струи иного воздуха и полегоньку нас пошевеливать…

Коробочник Михайла, который прежде носил платки с изображениями петухов, голубков и разных неведомых зверей и цветов, вдруг предлагает платки с изображениями «предводителей к героев сербского восстания в Боснии и Герцеговине, бьющихся за веру Христа и освобождение отечества от варваров». Ну, как не купить! За 20 копеек вы получаете платок, на котором отпечатана приведенная надпись и 12 портретов с подписями же – тут и «генерал М.Г.Черняев», и «Лазарь Сочица», и «князь Милан сербский»…

На приезжей из Петербурга барыне – трехцветный сине-красно-белый галстук… Помощник начальника железнодорожной станции поступил в добровольцы и уехал в Сербию биться за веру Христа… Так называемый «Венгерец», торгующий вразнос мелким товаром, предлагает трехцветные – сине-красно-белые – славянско-русские карандаши…

Как-то случилось заехать в соседний кабачок, вхожу и слышу: «Черняев – это герой! Понимаете вы? Так ведь, в-дие, я говорю?», – обращается ко мне Фомин, бессрочно-отпускной уланский вахмистр, окруженный толпою крестьян, которым он объяснял сербские дела.

Сегодня в ночь забрали бессрочно-отпускных, в том числе и моего гуменщика Федосеича. Только что гуменщик опустил последнее «теплушко», прискакали с приказом из волости. Староста разбудил и меня, дело экстренное, приказ с «перышком». Бородка гусиного перышка прилеплена к сургучной печати, значит, гони, чтоб живо!.. Нужно ночью сделать расчет, уплатить Федосеичу заработанное жалованье, поднести на дорогу водочки, поставить нового гуменщика. Прощаются, плачут, подводчик торопит, чтобы поспеть к свету в город: «беспременно приказано к свету быть». Федосеич тоже торопится, нужно еще заехать в деревню, рубаху переменить, сапоги и мундир захватить, с женой и детьми попрощаться.

– Ну прощай, Федосеич.

– Счастливо оставаться, ваше в-дие.

– Выпей еще стаканчик, да и ты, подводчик, выпей.

– Благодарим покорно, ваше в-дие.

– Прощайте, Иван Павлыч, прощайте, Андрияныч, прощайте, Прохоровна, счастливо оставаться, ваше в-дие. Насчет мальчишки, ваше в-дие, что просил, возьмите в пастушки на лето.

– Хорошо, хорошо. Прощай, Федосеич.

– Счастливо оставаться, ваше в-дие.

Опять будят ночью. Приказ из волости – лошадей требуют завтра в волость, всех лошадей, чтоб беспременно к свету быть…

Федосеич вернулся из города, веселый, сияющий.

– Ну, что?

– Не взяли, ваше в-дие.

– Что ж? Опять овин топить будешь?

– Опять буду топить, ваше в-дие, – радуется Федосеич.

– Ну, ступай кури. Акеню опять на скотный двор поставить, а Фоку отпустить.

– Слушаю, ваше в-дие. Благодарим покорно, что принимаете.

– Отчего хорошего человека не принять?

– В других местах не принимают. Возись, говорят, с вашими бессрочными по ночам. Сегодня стоишь, а завтра тебя спросят. Беспокойство одно. Так и не принимают.

– А многих отпустили?

– Многих. Самую малость взяли.

– А спрашивали всех?

– Всех, всех в городе собрали.

Холсты выбирают на раненых… Бабы было заартачились, не хотели давать, но мужики заставили…

Сельский староста пришел. Выхожу. Вынимает что-то из-за пазухи, развертывает тряпицу – книжка с красным крестом.

– Нет, брат, своя есть!

Я иду в кабинет и торжественно выношу такую же книжку с красным крестом.

– Много ли собрал?

– Самую малость! Какие теперь весною у мужика деньги, хлеба у иного нет.

– И у меня собрано мало, господа тоже мало дают.

– Собирателей много.

Опять лошадей требуют.

Покос. День жаркий. Валят клевер. Косцы присели отдохнуть и трубочки покурить. На дороге показалась пыль, скачет кто-то… Иван-староста на жеребчике.

– За мной, должно быть, – говорит Митрофан.

Митрофан – бессрочно-отпускной унтер-офицер из местной уездной команды.

– За тобой! Мещанки разве в городе взбунтовались? – смеется кто-то из косцов. – Зачем тебя возьмут! Ты и службы-то никакой не знаешь, арестантов только водил.

– Митрофана требуют, – объявляет Иван, соскакивая с лошади.

Идем домой, нужно сделать расчет. У Митрофана – жена, двое детей – один грудной, слепая старуха, мать жены. У него есть в деревне своя избушка, своя холупинка, как говорит «старуха», корова, маленький огородец. Митрофан кормит семейство своим заработком, нанимаясь зимою резать дрова, а летом в батраки. По расчету Митрофану приходится получить всего 1 руб. 40 коп., потому что он все жалованье забирал мукой и крупой для прокормления семейства. Если Митрофана возьмут, то семейство его останется без всяких средств к существованию и должно будет кормиться в миру, если не выйдет пособия.