Письма из Коврова

Интересные сюрпризы преподносят мне мои ноздри, нос. Если так и дальше будет, папе Вове совсем туго придется. Самый первый раз списали на случайность. Он зашел ко мне на кухню поздороваться после трудового дня. Уже раздетый, но близко еще не подошел. Мне в ноздри ударил резко запах каких-то духов. Я почему-то ляпнула, что домой шел с попутчицей. Он захихикал. И правда, говорит. Единственный раз шел, и на тебе! Интересно, что запах ударил меня один раз, один миг, и всё. Я его обнюхала близко. Ничем он не пах, кроме его самого. А в другой раз – вообще смех. Он позвонил, я сказала «Алё», и в ноздрях моих случился удар ацетоном. Я не поняла, что он спрашивает, говорю ему: у вас что, красят? Сначала мы засмеялись. И подумали, что я шучу. Запах не повторился. А он, растерянно: нет, в отделе не красят. Но сам весь пропах ацетоном, откуда-то там пришел, на самом деле ацетоном. Отнесли этот случай к подаркам Судьбы. Папа Вова стал меня больше любить, заметно.

Между этими двумя случаями успела полетать. Во сне, конечно. Я знаю, Вы тоже летаете, иногда. Я давно не летала с таким восторгом. Мне было мало места, и помню свою мысль во сне: я как рыба в воде. Дух захватывало. Вдруг голос спрашивает: слабо выйти из тела? Во сне-то я смелая: запросто. Вижу себя лежащей. Нет. Лежу на узком столе в белой комнате в зеленом халате. Маленькое внутреннее усилие, какое-то мембранное натяжение, звук, напоминающий «пук» и такой восторг, не сравнимый ни с чем, от легкости и освобождения. И вот я вижу себя внизу, лежащую. Следующий кадр: я вижу себя лежащей на столе и прилипшей к потолку. Помню свою мысль опять: я не могу физически быть и там, и там, да еще со стороны это видеть. Я лопатками чувствовала потолок. Странное чувство. Совсем не страшно.

Мембранное натяжение запомню навсегда. И что дальше, тоже. Кролик меня заземлил в тот день, спасибо ему. И вообще спасибо и за этот подарок, может быть, этого больше не повторится.

В следующий раз во сне ко мне пришла женщина (мы не виделись и не звонились с весны), Галина Ивановна, лицо ее было величиной с сон, как во весь экран. Она говорит: приди ко мне, что покажу. Я иду (во сне) к ней, она показывает кулачки, а в кулачках необыкновенной белизны и красоты младенческий чепчик. Она его подносит к лицу, гладит по щекам, говорит о том, какой он мягкий. Я утром, не умываясь, набираю ее номер, здороваюсь. Сразу не спрашиваю, неприлично. Она мне обрадовалась, говорит, что вспоминала. А я – нет, не вспоминала о ней ближайшие дни. В общем, я осмелилась и говорю: у вас там маленький намечается (а сама уже уверена на 100 %). – А ты откуда знаешь? Звонишь раз в год и огорошиваешь! – А мне самой чудно. Действительно, только уехал от нее сын с женой. Они приезжали на день погостить и сообщить, что вот случилось так, и они теперь хотят второй раз продолжения рода.

Последняя странность произошла 3–4 дня назад. Приснился человек, я его не видела в жизни ни разу. Но поняла, что это папа мужа моей соседки по даче. О нем-то я вообще не помышляла никак. Он учил меня строить дом. И во сне говорил: дом построить легко. Надо вот так сделать, так и так. Дом построить легко, а пробиться трудно. Во сне я не поняла, что он имел в виду. А утром я поняла. Я позвонила Ире, говорю, что Колин папа не может к вам пробиться. Оказывается, в эти дни он умер два года назад, очень неожиданно.

С наступлением декабря какое-то успокоение пришло во снах. Вернее, я стала меньше их запоминать, или они стали не так ярки. Но весь ноябрь! У меня бывало так в жизни, периодами. Весь ноябрь – ни одной ночи без фантастики. Был даже такой смешной сон: сидим мы с Караченцовым на тумбе в муз. школе и курим. Он мне про свою жизнь…, а я ему про свою – молчок.

Весь ноябрь меня мучили головные боли. Я травилась таблетками. Они не помогали даже вообще. Сильно синей лентой перетягивала до онемения кожи на голове. Вылетали глаза, не могла тряхнуть. И на этом фоне никаких обязанностей своих обычных я не могла переложить ни на кого. Тяжелый был месяц ноябрь. Одно утешение: все, что мне не надо, минует меня.

На часах 02:17. Спокойной ночи.

Утро. Пью рассол. Во сне ходила с Кроликом на руках сквозь стены. Стены как будто бумажные. Почти не чувствовала сопротивления. Много стен в каком-то средневековом доме, может быть, больнице. Койки. Издалека видела Асю. Она сидела за ф-но ко мне спиной, играла то ли ноктюрны, то ли вальсы Шопена. По-видимому, шла к ней. Уже почти дошла, но жаль, проснулась, так и не узнав или не услышав Асиных слов.

Это конец письма.

Кроликов бродит рядом. По гипотенузе, катетам и т. д. Хочет отнять у меня ручку; бумагу уже один раз отнял. Тянет за одежду и, заглядывая в лицо, строит мордочки.

Кроликов – моя таблетка.

январь 2000 г.

Дорогая Маша!

Мы уложили детей. Упали на кровать. Пожали в прострации на кнопки, друг за другом уснули от телевизионной ряби. Потом, как по команде, проснулись (время 23.05), два дурака, Вовчик пошел курить, а я – писать письмо.