Письма из пещер и дебрей Индостана

Этот эпизод описан чрезвычайно эффектно в Коман Разе, а в воинственной эпопее старика-барда он являлся еще рельефнее. Маститый старец весь преобразился: его черные глаза горели, сияя воинственным пылом при звуках собственного пения; покрытое морщинами лицо то искажалось неукротимой ненавистью к врагу при воспоминании о «сакка Читтура», то принимало выражение горя и страдания при рассказе о страдании запертых в осажденном городе жен и матерей, о их приготовлениях к джохуру (самосожжению), дабы не попасться живыми в руки могулов, не отдать себя врагу на поругание. Майн бхука хо!.. «Я голодна… голодна!..» кричит, витающая над полем битвы богиня смерти и разрушения, покровительница осажденного города, оскорбленная поступком раджи. Наклонится неумолимая Кали над одним воином, и он падает в ледяные объятия Ямуни (дэва смерти); направит свой чераг (фонарь) над другим и меч падает из его руки, а собственный щит опускается, закрывая его лицо «как тень могилы, бросающая свой черный покров на прах погребенного воина»…

Бадуль, покрытый кровью, возвращается один в стены Читтура. Происходит диалог между ним и женой его дяди, виновницей падения города, злополучной Падмани. Она желает, прежде чем присоединиться к супругу, то есть совершить сати и джохур, услышать из уст юноши о последних подвигах ее «властелина», son doux seigneur et maître…[292]

Бадуль отвечает:

Он был косцом поля битвы, я – подбирал одни лишь колосья,
Шаг за шагом я следовал, как жнец за острой косою…
Я видел, как он, наш отец, ложе чести себе приготовил;
Кровавым ковром его крыл, подушкою выбрал он князя
Могулов… и лег на него. Он спит теперь сладко и крепко,
Хранимый телами врагов, усыпленных его же рукою…

Падмани-вдова опять вопрошает своего племянника:

Скажи мне, Бадуль, как мой царь,
как мой милый владыка сражался?…
А Бадуль ей в ответ: «О мать!.. как еще описать его храбрость,
Когда не осталось врага, пред ним трепетать или им любоваться?…»
Улыбнулася рани, прощается с отроком храбрым,
Говоря: «Владыка мой ждет… Костер уж пылает»,
Бросается в пламя; за ней – жены, юные девы Читтура…

Официальная история Удайпура, как и его летописи, добавляет, что за Падмани последовало 22 000 этих дев и жен Читтура в «огонь, спасающий их честь и имя». Они принесли свою жизнь в жертву долгу, сожглись на ужасном костре.

Феришта (историк) упоминает только о тех сакка, которые были успешны, о сакка Ала-ад-дина и Акбара, и тем грешит против истории. Но и он рассказывает об ужасах этого повального самосожжения и о пещере Маха Сати.

Читтур[293] – один из древнейших городов Удайпура или Мевара и был всегда знаменит своими героями. Вот в нескольких словах его история с 1275 года до 1803, не говоря уже о доисторических и даже домусульманских на него нашествиях.

В 1303 году Ала-ад-дин снова явился под стенами Читтура и, заняв его, окончательно разорил все, чтò мог, пощадив – странное дело – только места, освященные когда-то присутствием страстно любимой им женщины. Дворец Бхимзы и «прекрасной Падмани» остался не тронут; огромная колонна, обелиск джайнов и принадлежащий к нему храм буддистов, сооруженные в 896 году, так как Падмани принадлежал к вере, исповедуемой в Цейлоне – тоже каким-то чудом уцелели… Où la poésie de l'amour va-t-elle se nicher!…[294] Ала-ад-дин, – жестокий тиран и фанатик, являющийся нежным рыцарем!