Письма из Владимирской тюрьмы

Вначале их отношения строились по принципу «работодатель – учитель». Но постепенно, оценив незаурядность и обаяние мамы, они становились друзьями. Многие главы этих семей (Пузановых, Ивановых, Сосниных, Лобановых, Графовых, Гуськовых, да простят меня те, кого не упомянула, которые желали не просто сочувствовать, а помочь) играли не последнюю роль в нашем государстве.

Именно с их помощью передавались прямо в ЦК (без канцелярской волокиты) прошения о помиловании деда и другие официальные заявления. Эти ранее незнакомые и чужие нам люди делали все, чтобы облегчить наше существование и расцветить серые будни. Со многими из них мы сохраняем добрые отношения до сих пор. А с некоторыми дружит уже наше третье поколение – внуки.

Так еще в ранней юности я получила отличный пример щедрости и отзывчивости человеческой души. Ведь все эти люди занимали ответственные посты и могли пострадать за то, что помогали нам. Но впервые на примере своей семьи я убедилась, что зачастую официальная позиция государства значительно расходится с отношением к происходящему отдельных личностей, и надо уметь это различать.

Отдельного рассказа заслуживают наши поездки во Владимир на свидания с дедом. Во Владимирскую тюрьму деда перевели после трех с лишним лет пребывания в следственном изоляторе. Позднее из наших и иностранных публикаций я, к своему глубокому удовлетворению, узнала, что во время следствия дед не подписал ни одного признания и не дал ни одного показания против других людей. Согласитесь, что в те времена это было большой редкостью.

Условия содержания там отличались от нынешних. С изумлением прочла, что находящийся под следствием бывший губернатор Кировской области Никита Белых, молодой еще человек, недоволен объемом ежемесячных посылок – всего 30 кг, ему этого недостаточно. А как насчет 5 кг и изнурительного, унизительного торга бабушки с непреклонной приемщицей за каждую лишнюю котлетку для больного, немолодого уже человека?! И посылки, и передачи были отнюдь не ежемесячными.

В те времена добираться до Владимира было непросто. Бабушке, которая в конце 1950-х перенесла первый тяжелейший инфаркт, дорога давалась вдвойне нелегко. Пару раз ездили туда на автобусе, дорога в один конец занимала 4–5 часов в зависимости от погоды. Но потом мама смогла оплачивать аренду большой вместительной легковой машины ЗИМ на целый день.

Ездили на ежемесячные свидания – бабушка, мама, одна из сестер деда, Светлана, иногда брали меня. Свидания – один час: проходили в маленькой, тесной, полутемной комнатке, в углу на стуле – часовой. Объятия и поцелуи запрещались. Многое о содержании этих свиданий расскажут письма Леонида.

Но об одной детали, которая там не упоминается, хотелось бы вспомнить. Дед с особым нетерпением ожидал новостей от мамы – как продвигаются его дела. При этом приходилось говорить полунамеками – ну, например, мама: «Петр Петрович считает, что надо…» Дед: «Попроси Ивана Ивановича…» Упоминались только им двоим известные люди и обстоятельства. Но даже такой невинный на первый взгляд разговор прерывался охранником: мол, не говорите загадками.

Воспоминаний и положительных эмоций от свиданий хватало надолго. А свои впечатления дед излагал в письмах.

Надеюсь, читатель обратит внимание на стиль и грамотный, хороший русский язык человека, фактически не имевшего полноценного высшего образования. На вряд ли два года заочного обучения в академии имени Фрунзе можно считать таковым. Не сомневаюсь, что лишь немногие из современных генералов способны столь просто и грамотно выражать в письме свои мысли.

Эти письма (разрешалось не более двух в месяц) бережно хранились в нашей семье, но при многочисленных переездах некоторая, незначительная часть их была утеряна.

Сказать, что письма мои к нему и часть, адресованная мне, значили очень много, – это не сказать ничего. Степень моего доверия к деду характеризует хотя бы тот факт, что свои первые юношеские стихи я доверяла только ему. С ним советовалась, как поступить, жаловалась на непонимание со стороны старших. Он же первый обратил внимание на мои способности к письму и рекомендовал всерьез этим заняться.

Полагаю, эти письма помогут побороть стереотипы, которые возникают после прочтения российских и зарубежных изданий, где создается образ «убийцы», «карающего меча», одним словом, жестокого, бездушного исполнителя чужой воли. Он, безусловно, таким не был. Это был хорошо образованный (в основном за счет самообразования), эрудированный, владеющий несколькими иностранными языками, культурный, широко мыслящий человек, преданный своей Родине, идеалам, в которые свято верил. Не случайно под его ненавязчивым, невидимым влиянием я вступила в ряды КПСС, будучи студенткой.