Письма к Аттику, близким, брату Квинту, М. Бруту

5. К великой скорби братоубийц[6130], я ускользнул от них; ведь они приближались, охваченные такой же яростью против меня, как и против отечества. Однако у них были следующие недавние основания для гнева; я не переставал упрекать Лепида с тем, чтобы он потушил войну; я порицал происходившие разговоры[6131]; я запретил легатам, присланным ко мне с поручительством Лепида[6132], являться мне на глаза; я перехватил военного трибуна Гая Кация Вестина, посланного Антонием с письмом к нему[6133], и отнесся к нему, как к врагу[6134]. Это доставляет мне вот какое удовольствие: чем больше они стремились захватить меня, тем, конечно, большее огорчение им доставила неудача.

6. Ты, мой Цицерон, выполняй то же, что ты делал до сего времени, — бдительно и усиленно поддерживай нас, стоящих в строю. Пусть прибудет Цезарь[6135] со своими надежнейшими войсками[6136]; или, если что-либо препятствует ему, пусть будет прислано войско; налицо большая опасность лично для него[6137]. Все, кто только ни ожидался во враждебном отечеству лагере погибших, уже собрались[6138]. Но почему нам не использовать для спасения Рима всех возможностей, какими мы располагаем? Если вы не будете там[6139] бездействовать, то я, поскольку это касается меня, конечно, во всем с избытком выполню свой долг перед государством.

7. Ты же, мой Цицерон, с каждым днем, клянусь, дороже мне, а твои заслуги изо дня в день усиливают мои опасения потерять какую-либо часть твоей приязни или твоего уважения. Желаю, чтобы мне можно было искренностью своих услуг, уже находясь вместе с тобой, сделать твои одолжения более приятными тебе. За семь дней до июньских ид, из Куларона, из области аллоброгов.

DCCCXCV. От Гая Асиния Поллиона Цицерону, в Рим

[Fam., X, 32]

Кордуба, 8 июня 43 г.

Гай Асиний Поллион Цицерону.

1. Квестор Бальб[6140] с большими наличными деньгами, с большим запасом золота, с большим запасом серебра, собранным из государственных поступлений[6141], не уплатив даже жалования солдатам, удрал из Гад и, после того как непогода задержала его на три дня у Кальпы, в июньские календы переправился в царство Богуда[6142] настоящим богачом. Ввиду последних слухов[6143], я еще не знаю, возвратился ли он в Гады, или же направится в Рим; ведь он позорнейше меняет свои намерения при каждом новом известии.

2. Но, помимо воровства и разбоя и сечения союзников розгами, он совершил также следующее (как он сам обычно хвалится, — «то же, что и Гай Цезарь»): на играх, которые он устроил в Гадах, он, даровав в последний день золотой перстень актеру Гереннию Галлу, проводил его, чтобы усадить в одном из четырнадцати рядов[6144] (ведь он устроил столько рядов для всаднических мест); для себя он продлил кваттуорвират[6145]; комиции на двухлетье он провел за два дня[6146], то есть объявил о выборе тех, кого ему было угодно; он возвратил изгнанников[6147], не нынешних, но тех времен, когда сенат[6148] был перебит или разогнан мятежниками, — при проконсуле Сексте Варе[6149].

3. Но вот это уже даже не по примеру Цезаря: во время игр он поставил претексту[6150] о своем походе для привлечения проконсула Луция Лентула[6151] и плакал во время представления, взволнованный воспоминаниями о подвигах. Но во время боев гладиаторов, когда некий Фадий, солдат Помпея, будучи забран в школу[6152], отказался взять на себя обязательство, после того как он дважды даром бился, и скрылся среди народа, он сначала выпустил на народ галльских всадников (ибо в него полетели камни, когда хватали Фадия), а затем, утащив Фадия, он закопал его в школе и заживо сжег[6153]; позавтракав, он прохаживался босой[6154], с распущенной туникой, заложив руки за спину, и когда тот несчастный призывал квиритов — «я римский гражданин по рождению!», — он отвечал: «Ну, ступай умоляй народ о покровительстве»[6155]. Диким зверям он бросил римских граждан и среди них некого скупщика на торгах, известнейшего в Гиспале[6156] человека, так как он был уродлив. Вот с этого рода чудищем я имею дело; но о нем подробнее при встрече.

4. Теперь — и это самое главное — решите, что мне, по вашему мнению, следует делать. У меня три надежных легиона; один из них, двадцать восьмой — после того как Антоний в начале войны привлек его на свою сторону обещанием дать в тот день, когда он прибудет в лагерь, по пятисот денариев[6157] каждому солдату, а в случае победы те же награды, что и своим легионам (кто думал, что им будет какой-либо предел или мера?), — как он ни был возбужден, я удержал, клянусь, с трудом; и я не удержал бы его, если бы он находился у меня в одном месте, так как ведь некоторые отдельные когорты восстали. Он не переставал подстрекать письмами и бесконечными обещаниями и остальные легионы. Да и Лепид не меньше настаивал передо мной посредством писем, и своих и Антония, чтобы я отправил ему тридцатый легион[6158].