Письма к Безымянной

Следы и голоса приводят к центральному, самому большому вольеру зоосада, тому, который несколько лет назад столь впечатлил Людвига. Просторная, неглубокая, но хорошо вытоптанная яма, где хватило бы места дворцу, безраздельно принадлежала слону, слонихе и двум слонятам. В яме почти ничего не было, кроме крытого закутка на случай дождя и снега, водоема и нескольких горок из разных съедобных веток. Ничего нет и теперь. Кроме одного предмета, возвышающегося на ледяной глади бывшего пруда.

Платформа. Ступени. Блеск лезвия, дремлющего меж деревянных перекладин, Людвиг замечает еще издали, раньше, чем понимает: он был неправ, решив, что зоосад пуст. Он нашел зверей, и только Лили[46], что властвовала бы над ними, нет.

Они здесь, сбились в пять-шесть рядов вокруг ямы – и нескладно, на разные голоса поют. В них есть что-то необычное, но Людвиг не задумывается об этом, как не задумывается, почему они – звери – почти все сразу смолкают, закашливаются, расступаются перед ним. Пропускают, смотрят – кто с опаской, кто с недоумением, кто с отвращением. Взгляды скребут спину и холодят затылок. Он идет, вдыхая звериные запахи: перьев и шерсти, пота, навоза и чего-то кислого – и борясь со все более громким гулом в ушах. Сквозь шум, зыбкой завесой отгораживающий сознание от реальности, пробиваются шепотки:

– Это животное или птица? Где его когти, папа?

– Эй, где солдаты?! Ходят тут…

– Не смотри, не смотри в его глаза, он голый, вдруг больной, бросится…

– Оно воняет! Боже, что за смрад!

– А мне-то говорили, общество будет приличное.

Все почтенные звери на двух ногах, одеты как подобает и праведно возмущены. На них плащи и камзолы, меха и платья, треуголки, парики и шляпки с цветами и фруктами. Львята размахивают флажками и рычат, подражая родителям. Отряд орлов в голубых мундирах, с барабанами на шеях, стоит поодаль, внутри ямы, но на самом ее краю, и вскоре, обменявшись клекочущими криками, начинает отбивать марш. Толпа отвлекается от Людвига, вся подается вперед. Сухопарый долговязый олень, стоящий во втором ряду, сажает на плечи сына-олененка, чтобы тот лучше видел.

– Начинается…

– Начинается, начинается, начинается!

– Смотрите, вон он!

Под эти возгласы по яме ведут еще одного двуногого зверя.

Он без плаща; расшитый жемчугом и серебром камзол цветом мало отличается от грубой кожи. Слон неожиданно не огромен – лишь на полголовы выше четверки конвоиров-волков, следующих с ружьями за левым и за правым его плечом. Слон ступает ровно, не спотыкаясь; приподняв подбородок, словно ищет кого-то в толпе, таращащейся во все глаза и что-то бессвязно выкрикивающей. Кажется, это подбадривания, а обращены они к волкам, на груди каждого из которых – трехцветный кругляш. Одному волку большая пятнистая кошка в зеленом платье бросает к ногам тюльпан. Солдат не позволяет себе подобрать его, перешагивает – но польщенно расправляет плечи, скаля в улыбке сахарные пики зубов.

В лезвии над платформой все быстрее мечется свет, точно оно дрожит от нетерпения. Рядом прохаживается, заложа руки за спину, еще один зверь – лис в багряном камзоле. Он то потирает руки, то дышит на них, то хлопает себя по бедрам, пушистый хвост метет снег. В этих ухватках слишком много равнодушного, рутинного, человеческого. «Я замерз и хочу скорее сделать свою работу».

– Он такой толстый, как же ему разрубят шею? – ерзая, недоумевает олененок, держащийся тонкими человеческими ручками за ветвистые папины рога.

– Там с-свое дело з-знают, малыш-ш, – отвечает кто-то еще, из-за оленьего плеча, но Людвиг не хочет знать, кто издает эти шипящие звуки.

Он остолбенело глядит на ведомого к эшафоту. Во взгляде слона, обшаривающем все, кроме орудия казни, нет гнева и страха, надежды и отчаяния – ничего, словно он не видит разницы между смертью и долгим сном или словно перед его глазами тоже завесь. Но вот слон находит Людвига, впервые спотыкается – и взгляд оживает. Людвиг вздрагивает, поймав теплый, грустный блеск любопытства: «Что ты за зверь?». Людвиг отступает на шаг и, только бы скрыться от липкого, стыдливого ужаса, принимается разглядывать толпу. Ее фантасмагоричность наконец пробивается в сознание, заставляет колени подогнуться. Это не люди, нет, нет. Кто угодно, но не люди. А он?.. Или все проще, это какое-то чужое государство, в границы которого он случайно попал?

Морды вокруг оскалены в предвкушении. Маленькая, в половину роста Людвига собачонка в белой блузе и красной юбке, с раскрашенной румянами зубастой мордочкой, возбужденно распахнула пасть. С языка сочится слюна; юбка сзади ходит ходуном из-за виляющего хвоста. Неподалеку узкоглазая тварь в черном как уголь камзоле, выступив из-за оленьего плеча, тихонько шипит и раздувает чешуйчатый капюшон.

– С-смерть, – повторяет она как заклинание. – С-смерть…

Это шипение, ядовитым сквозняком холодящее Людвигу спину, разносится дальше. На свой лад, воя, ревя и мыча, его постепенно начинают повторять все.

– Сме-ерть.

– Смер-р-рть!

– Смерть!!!