Письма к брату Тео

Надеюсь, ты не встревожишься, если я напишу тебе еще несколько слов, хотя уже послал тебе письмо утром.

Я довольно долго был не в состоянии писать, но теперь, как видишь, все прошло.

Если тебе хочется сделать доктору Рею что-нибудь очень приятное, я научу тебя, как доставить ему удовольствие. Он слыхал о картине Рембрандта «Урок анатомии», и я обещал, что мы достанем ему гравюру с нее для его кабинета. Надеюсь также написать его портрет, как только почувствую, что у меня хватит на это сил. В прошлое воскресенье я познакомился с другим врачом – тот хотя бы понаслышке знает, кто такие Делакруа или Пюви де Шаванн, и стремится познакомиться с импрессионизмом…

Уверяю тебя, что несколько дней, проведенных мною в лечебнице, оказались очень интересными: у больных, вероятно, следует учиться жить.

Надеюсь, что со мной ничего особенного не случилось – просто, как это бывает у художников, нашло временное затмение, сопровождавшееся высокой температурой и значительной потерей крови, поскольку была перерезана артерия; но аппетит немедленно восстановился, пищеварение у меня хорошее, потеря крови с каждым днем восполняется, а голова работает все яснее.

Поэтому прошу тебя начисто забыть и мою болезнь, и твою невеселую поездку.

9 января 1889

Я только что получил твое ласковое письмо, а еще раньше, утром, твоя невеста сообщила мне о вашем предстоящем бракосочетании. Я ответил ей самыми искренними поздравлениями, которые сейчас повторяю тебе.

Теперь, когда окончательно рассеялись мои опасения, как бы мое нездоровье не помешало твоей неотложной поездке, которой я так сильно и так давно желал, я чувствую себя совершенно нормально.

Утром опять ходил на перевязку в лечебницу, а йотом часа полтора гулял с г-ном Реем. Говорили понемногу обо всем, даже о естественной истории. Меня ужасно обрадовало твое сообщение о Гогене, а именно то, что он не отказался от своего замысла вернуться в тропики. Это для него верный путь. Я отчетливо представляю себе, чего он хочет, и от всей души одобряю его. Мне, естественно, жаль с ним расставаться, но, раз для него это хорошо, большего мне и не нужно. Как насчет выставки 89 г.?…

Мой товарищ Гоген ошибся в своих расчетах в том смысле, что он слишком привык закрывать глаза на такие неизбежные расходы, как арендная плата за дом, жалованье прислуге и куча житейских мелочей того же свойства. Все это бремя ложится, конечно, на наши с тобой плечи, но, поскольку мы его выдерживаем, другие художники могли бы жить со мною и не неся подобных расходов.

Сейчас меня предупредили, что, пока я лежал в лечебнице, мой домовладелец заключил контракт с одним хозяином табачной лавочки и решил меня выставить, чтобы отдать дом этому субъекту.

Это не слишком меня пугает, так как я не склонен дать с позором выгнать себя из дома, который я за свой счет покрасил изнутри и снаружи, оборудовал газом и т. д., словом, привел в жилой вид, хотя достался он мне в весьма плачевном состоянии – в нем давно уже никто не жил и он был заколочен. Пишу это в порядке предупреждения: если, скажем, и после Пасхи мой домовладелец будет упорствовать в своем намерении, я попрошу у тебя необходимых советов, поскольку считаю себя в данном случае представителем наших друзей-художников, интересы которых обязан защищать…

Физически чувствую себя хорошо: рана заживает быстро, а потеря крови восполняется за счет хорошего питания и пищеварения. Самое опасное – это бессонница, хотя врач о ней не упоминал, а я с ним на этот счет не заговариваю и борюсь с нею сам.

Борюсь я с нею сильными дозами камфары, которой пропитываю подушку и матрас; рекомендую и тебе применять этот способ, когда не спится. Покидая лечебницу, я очень беспокоился, что мне будет страшно спать одному дома и я подолгу не смогу заснуть. Теперь это прошло и, смею думать, не вернется, хотя в больнице я ужасно страдал от бессонницы. Но вот что любопытно: даже тогда, когда я был хуже чем в беспамятстве, я не переставал думать о Дега. Как раз перед болезнью я говорил с Гогеном о Дега и рассказал ему о том, что Дега бросил фразу: «Я берегу себя для арлезианок».

Тебе известно, как деликатен Дега. Когда вернешься в Париж, передай ему, что мне до сих пор не удалось написать арльских женщин без ядовитости, пусть он не верит Гогену, если тот начнет раньше времени хвалить мои работы, которые еще очень слабы.

Поэтому, поправившись, я начну сызнова, но, вероятно, уже не поднимусь вторично на ту высоту, с которой меня наполовину сбросила болезнь…

Видел ли ты мой автопортрет, который находится у Гогена, и автопортрет Гогена, сделанный им в последние дни перед этой историей?

Если ты сравнишь последний автопортрет Гогена с тем, который он мне прислал из Бретани в обмен на мой и который я храню до сих пор, ты увидишь, что он заметно поуспокоился за время пребывания здесь.

17 января 1889

Я ждал письма от тебя числа десятого, а оно прибыло лишь сегодня, 17 января, следствием чего явился семидневный строгий пост, тем более тягостный для меня, что в таких условиях мое выздоровление, естественно, приостанавливается.