Письма к Фелиции

Мы, правда, условились не думать больше о свадьбе и писать друг другу просто так, как писали раньше. Это Ты предложила, и я согласился, потому что лучшего выхода не видел. Теперь я вижу нечто лучшее, и мы это сделаем! Брак – вот единственная форма, позволяющая сохранить те отношения между нами, которые так мне нужны. Я тоже считаю благом, что мы не живем в одном городе, но только потому, что, если нам все же суждено пожениться, это должно случиться позже, а не сейчас, когда мы так разъединены. Вблизи нас замучили бы сомнения, находились бы все новые поводы к отсрочке, и печальные времена тянулись бы без всякого проку. Они, впрочем, и сейчас тянутся нескончаемо.

Но ведь и Ты вряд ли всерьез хотела свести отношения между нами лишь к переписке. Что бы из этой затеи вышло? Только муки ожидания и взаимное сочинение жалоб. Вот и все. И медленный распад, боль после которого много сильней и уж никак не чище. Нет, мы этого делать не станем, это было бы свыше наших сил и никому не на пользу. Сама посмотри, как пагубно действует время при одном таком, только письменном сообщении: после Твоего последнего письма и двух месяцев не прошло, а в Твои строки для самой Тебя незаметно уже вкрадывается враждебность. Нет, Фелиция, так дальше нам нельзя жить.

Я люблю Тебя, Фелиция, люблю всем, что есть во мне по-человечески хорошего, всем, что во мне есть ценного, ради чего я и мыкаюсь еще среди живущих. Если этого мало – значит, и меня мало. И я люблю Тебя в точности такой, какая Ты есть, люблю то, что кажется мне в Тебе хорошим, и то, что мне хорошим не кажется, все, все люблю. С Тобой это не так – даже если предположить все остальное. Ты мною недовольна, Тебя многое во мне не устраивает, Ты хочешь видеть меня другим, не таким, как я есть. Я должен «больше жить в действительности», должен уметь «применяться к данностям» и т. д. Разве Ты не замечаешь, что если желаешь всего этого всерьез, то хочешь вовсе не меня, а кого-то помимо, мимо меня? К чему стремиться изменять людей, Фелиция? Это неправильно. Людей надо принимать такими, как есть, или оставлять в покое. Изменить их нельзя, можно разве что внести в их натуру сумбур и смуту. Человек ведь не состоит из отдельных частей, так, чтобы любую можно было изъять и заменить чем-то другим. В человеке, напротив, все – одно целое, дернешь за один кончик, а получается, что против воли дернул и за другой. И тем не менее, Фелиция, – даже то, что Тебя многое во мне не устраивает и Ты хочешь это изменить, – я люблю в Тебе даже это, просто хочу, чтобы и Ты это осознавала.

А теперь решай, Фелиция! Твое последнее письмо – еще не решение, в нем еще есть вопросительные знаки. Ты всегда лучше в себе разбиралась, чем я в себе. Вот и сейчас Тебе нельзя в этом мне уступать. А теперь я целую руку, которая роняет это письмо.

Франц.

Февраль

9.02.1914

Вопреки всему, Ф.,[89] вопреки всему (а его очень много, этого «всего») – когда я получил сегодня Твою открытку, все было, как в самый первый день. В этой открытке, небрежно, словно сущая безделица, протянутой мне швейцаром, снова были Твои обращенные ко мне слова, скорее добрые, чем злые, но по крайней мере поддающиеся пониманию, во всяком случае – Твои слова, предназначенные именно мне, Ты, по крайней мере, от меня больше не прячешься, согласна снова со мной знаться, не важно, по какому поводу, – мне от счастья, когда я это прочел, стало дурно, яблоко, которое я как раз собирался съесть, я даже не успел положить – оно просто выпало у меня из рук. А потом, много позднее, когда я снова принялся за диктовку, в голове у меня, стоило мне углубиться в работу, то и дело вдруг всплывало: «Да что же это такое? Отчего ты совсем другой?» – и я тотчас же вспоминал, отчего все иначе и отчего я совсем другой.

Вообще-то ничего не случилось; просто Ты мне пишешь, но кто знает, что это значит. Надо ли это понимать только так, что открытка эта, которую ты должна была написать, далась Тебе легче, тогда как последние письма Ты вообще писать почти не могла? Только так? Нет, наверно, это все-таки не совсем так, не может быть совсем так. Но, как бы там ни было, Ф., не отдергивай теперь руку, которую Ты, хоть и слабо, хоть и неуверенно, но все же мне протянула. Оставь же ее мне, раз уж Ты мне ее дала.

Но мне опять вспомнилось Твое последнее письмо и этот «перевес». Дозволительно ли мне после этого обращать к Тебе такие просьбы и пытаться из Твоей нынешней жизни, в которой Тебе хорошо, разумеется, относительно хорошо (в этом, похоже, я Тебя все-таки убедил или, скорее, отнял у Тебя убежденность в обратном), привлекать Твои взоры к своей персоне. Но и об этом сейчас говорить не время.