Письма к незнакомке

Пишу Вам, лежа на диване, совсем больной, цвета выжженного солнцем луга,— это я такого цвета, а не диван. Надобно Вам знать, что так на меня действует море и что the glad waters of the dark blue sea ** приятны мне, лишь когда я смотрю на них с берега. Первое путешествие мое в Англию ¹ окончилось для меня столь плачевно, что я добрых две недели не мог обрести привычный цвет лица — цвет бледного коня из Апокалипсиса. Как-то раз ужинал я, сидя напротив госпожи В<алльями>, и она вдруг вскричала: «Until today I thought, you were an Indian» ²⁰²¹*. He пугайтесь и не принимайте меня за привидение.

Простите, что я снова говорю с Вами о бриллианте. Какие чувства -могут возникнуть у человека, который ничего не смыслит в камнях и которому ювелиры говорят: «Это камень фальшивый»,— когда, на его

взгляд, камень сверкает восхитительно; нет-нет да и задумается обладатель камня: «А что если ювелиры ничего не смыслят в бриллиантах! А что если они ошиблись или решили меня обмануть!» Вот так и я — гляжу время от времени (как можно реже) на свой бриллиант, и всякий раз мне кажется, что это — самый подлинный по всем статьям бриллиант. Жаль, что я не могу иметь заключение ученых химиков. Что Вы на это скажете? Если бы мы увиделись, я разъяснил бы Вам все неясные места этой истории, и Вы дали бы мне добрый совет или — что было бы, наверное, во сто крат лучше — помогли бы забыть мой камень, будь он подлинный или фальшивый, ибо нет на свете бриллианта, который выдержал бы сравнение с парою прекрасных черных глаз. Прощайте; у меня ужасно разболелся левый локоть, на который я опираюсь, царапая эти строки; и потом, Вы не заслуживаете того, чтобы писать Вам три страницы мелким почерком. Вы присылаете мне всего несколько строк, написанных размашистой рукою, притом две из трех этих строк приводят меня обыкновенно в ярость.

И

(Ноябрь 1832>.

Милая Марикита, Вы прелестны, слишком.даже прелестны. Я только что получил schizzo **. И теперь располагаю Вашим портретом, а стало быть, и доверием, что составляет для меня двойное счастье. Посылая портрет, Вы, верно, пребывали в добрейшем расположении духа, ибо написали мне длинное и милое письмо; есть в нем лишь один недостаток — решение Ваше так и осталось неизвестным. Увижу я Вас иль нет? That is the question²¹*¹. Я-то хорошо знаю ответ, но Вы все медлите решиться. Всю жизнь Вас снедает — и так оно всегда будет — противоречие между натурой Вашею и монастырским воспитанием — в этом все зло.

Если Вы не позволите мне нанести Вам визит, клянусь, я приду справиться о Вас от имени госпожи Д... К слову сказать, госпожа Д... может представить неоспоримое свидетельство моей скромности. Я устоял даже против желания,—хотя руки так и чесались,—распечатать при ней пакет, доставивший^ мне schizzo. Так что восхищайтесь мною.

Почему Вы не хотите, чтобы мы встретились, скажем, на прогулке или, еще лучше, в British Museum², или в галерее Ангерстейн³? Один из моих друзей, живущих неподалеку, чрезвычайно заинтригован тем пакетом странного размера, который я распечатал, отойдя подальше, но появление которого произвело заметную перемену в моем настроении. Я не сказал ему ничего такого, что могло бы приоткрыть истину, однако ж, сдается мне, он близок к разгадке. Прощайте. Я хотел лишь сообщить, что schizzo беспрепятственно прибыл к месту назначения и доставил мне живейшее удовольствие. Давайте если уж не видеться, так хотя бы писать друг другу почаще в Лондоне...

12

Лондон, 10 декабря <1832>.

Скажите, ради бога, «если Вы создание божие», querida Mariquita²², почему Вы не ответили на мое письмо? Предпоследнее Ваше письмо и в особенности приложенный к нему schizzo преисполнили меня такого flutter²*, что почти все, написанное мною прежде, Вы можете теперь забыть, Нынче же, когда я поуспокоился и когда несколько проведенных мною в Лондоне дней существенно прочистили мне голову, я попытаюсь Вам возразить. Почему Вы не хотите меня видеть? Никому из окружения Вашего я не знаком, и мой визит выглядел бы вполне естественно. Сколько я могу судить, всего более Вы боитесь совершить что-либо, как тут говорят, improper³*. Я не принимаю всерьез Ваших опасений разочароваться во мне, узнав меня поближе. Когда бы Вы и в самом деле боялись этого, Вы были бы первою женщиной, первым человеческим существом, которое из таких вот мотивов отказалось бы удовлетворить свое желание или любопытство. Однако ж вернемтесь к разговору о неподобающем. Разве в самом этом факте есть что-то improper? Нет, ведь дело-то крайне просто. Вы заранее знаете, что я Вас не съем. Значит improper это,— если такое вообще можно назвать improper,— только в глазах света. Заметьте, к слову, что понятие «свет» делает нас несчастными с того дня, как на нас надевают неудобные одежды, потому лишь, что так угодно свету,— и до дня нашей смерти.