Письма к незнакомке

На возвратном пути со мною случилось приключение* меня в некотором роде обескуражившее, ибо оно показало, какою репутацией пользуюсь я в свете. А дело было так. Я укладывал в Авиньоне багаж, готовясь к отъезду в Париж на почтовых* как вдруг ко мне вошли два почтеннейших господина и представились членами муниципального совета* Я подумал, что они собираются говорить со мной о какой-нибудь церкви, догони в весьма пространных и высокопарных выражениях принялись меня просить, полагаясь на добродетельность мою и честность, взять под опеку даму* которая должна ехать со мною вместе. Я ответил им,— пребывая, к слову сказать, в сквернейшем расположении духа,— что обязуюсь быть кристально честным и добродетельным, но что перспектива путешествовать с дамою отнюдь меня не радует, ибо это помешает мне курить во время пути. По прибытии почтовой кареты я обнаружил в ней высокую миловидную даму, просто, но кокетливо одетую, объявившую, что в карете ее укачивает и что она не надеется добраться до Парижа живою. Так интимное наше путешествие началось. Я был вежлив и учтив в той мере, в какой для меня это возможно при необходимости оставаться долго в подобном положении. Язык у моей спутницы оказался подвешен неплохо, марсельского акцента у ней не чувствовалось; она оказалась крайней бонапартисткою, исполненной энтузиазма, свято верящей в бессмертие души и гораздо менее в катехизис; вообще она глядела на мир сквозь розовые очки. Я чувствовал, что она меня побаивается. В Сент-Этьене двухместная бричка сменилась четырехмест-яою каретой. У нас оказалось четыре места на двоих, и двадцать четыре ч^ра наедине вдобавок к первым тридцати. Но хотя мы и беседовали •без умолку (какое превосходное выражение!), мне никак не удавалось составить себе представление о моей соседке; я мог разве только догадываться, что она — дама замужняя и приятная спутница. В конце концов в Мулене к нам присоединились два препротивных попутчика, и вскоре мы прибыли в Париж, где моя таинственная дама посмешила броситься в объятия уродливейшего господина, который, верно, приходился ей -отцом. Сняв кепи, я откланялся и уже собрался было садиться в фиакр, как вдруг незнакомка моя, отойдя на несколько шагов от отца, взволнованно говорит: «Я тронута, сударь, вниманием, какое Вы мне оказали. Я не могу в полной мере высказать Вам свою признательность. И никогда не забуду счастья, испытанного мною от путешествия с такой знаменитостьюЦитирую ее слова точно. Но определение «знаменитость» объяснило мне и появление муниципальных советников, и явную настороженность дамы. Мое имя, очевидно, попалось мм в почтовой книге, и дама, читавшая мои произведения, приготовилась быть съеденною целиком и без остатка; столь ложное мнение бытует, верно, среди многих •моих читательниц. Как пришла Вам в голову мысль шоташжмтьет со мною? Происшествие это на целых два дня повергло меня в дурное расположение духа, после чего я покорился неизбежному. Как странно все складывается в моей жизни: заделавшись отменным негодяем, я года два жил с прежней своею доброй репутацией, а став снова человеком высокой морали, продолжаю слыть негодяем.

По совести говоря, я был таковым года три, не более, да и то порокам предавался не душою, а единственно с тоски, да еще, быть может, чуть-чуть из любопытства. Это, я думаю, сильно уронит меня в глазах Академии; к тому же меня упрекают в безбожии и пренебрежении к проповедям. Я, конечно, вполне мог бы лицемерить, но я решительно не выношу скуки и никогда не приобрету терпения. Если Вас удивляет, что все богини светловолосы, Вы удивитесь еще больше, увидев в Неаполе статуи с волосами, покрашенными красною краской. Такое впечатление, что античные красавицы пудрились красною пудрой, быть может даже смешанной о золотом. В утешение на фресках Studjes³ Вы увидите тьму богинь с темными волосами. Мне же всегда трудно решить, какому цвету отдать предпочтение. Только Вам я пудриться не советую. В греческом есть ужасное слово, означающее черные волосы: МеХлууаьщ^ (Меланк-хетис); от этого так и веет дыханием дьявола.

В Париже я пробуду, вероятно, всю осень. Собираюсь как следует поработать над одной нравоучительной книгой ⁴, забавной не менее, чем «Гражданская война», которую Вы отвезете в Неаполь. Прощайте. Вы обещали мне нежности, и я все еще их жду, без всякой, правда, надежды.

Вы любовались великолепной моею коллекцией античных камней. Увы! На днях я потерял ее самый замечательный экспонат — чудеснейшую Юнону,— совершая благое дело: я нес пьяного, сломавшего бедро, А камень был этрусский, и Юнона изображена была на нем с косою в руке — нигде более такого ее изображения нет. Посочувствуйте мне,

27

(Конец сентября 1842).

У Вас прелестно получается писать по-гречески — куда более разборчиво, нежели по-французски. Но кто же Вас учит греческому? Не станете же Вы убеждать меня, будто выучились письменным буквам, глядя на типографский шрифт. А кто занимает в Д...¹ место профессора риторики?