Письма к провинциалу

Вот чем окончился вопрос о факте, который меня нисколько не беспокоил; ведь дерзок ли г — н Арно, нет ли» моя совесть тут ни при чем. А если бы меня разобрало любопытство узнать, находятся ли у Янсения эти положения, то книга его не так редка и не так объемиста, чтобы я не мог прочесть ее всю целиком и выяснить себе это, не спрашивая совета Сорбонны.

Но если бы я не боялся оказаться столь же дерзким, то, мне думается, я последовал бы мнению большинства людей, с которыми вижусь; считая достоверным обнародованное, они верили до сих пор, что положения эти находятся у Янсения, а теперь начинают подозревать обратное, вследствие странного отказа показать их, который доходит до того, что я не видел еще ни одного человека, который сказал бы мне, что их там видел. Я опасаюсь поэтому, как бы в данном случае цензура не наделала больше зла, чем добра, и как бы на лиц, которые узнают ее историю, она не произвела впечатления, прямо противоположного тому, которого добивались подобным заключением прений. Ведь люди в самом деле становятся недоверчивыми и верят только тогда, когда видят. Но, как я уже сказал, вопрос этот маловажен, потому что не касается веры.

Вопрос же о праве, по — видимому, гораздо важнее тем именно, что в нем дело вдет о вере. Поэтому я приложил особое старание к изучению его. Но Вы останетесь очень довольны, когда увидите, что и он так же маловажен, как и первый.

Дело здесь состоит в разборе следующего положения из того же письма г — на Арно: «Благодать, без которой ничто в мире невозможно, отсутствовала у св. ап. Петра во время его падения»[63]. Мы—το с Вами думали, что в данном случае задачей является исследование глубочайших основ Учения о благодати, как, например: не дана ли она всем людям, действенна ли она. Но мы глубоко ошибались. Я в малое время стал великим теологом, и доказательства тому Вы сейчас увидите.

Чтобы узнать доподлинную правду, я отправился к г — ну N, теологу из Наваррской коллегии[64], который живет недалеко от меня и, как Вы знаете, является одним из самых ярых противников янсенистов. А так как любопытство делало меня почти столь же ревностным, как и он, то я и спросил его, не решат ли они формально, что «благодать дана всем», дабы никаких сомнений более не возбуждалось. Но он резко оборвал меня и сказал, что вопрос не в том, что и среди его сторонников есть такие, которые полагают благодать данной не всем, что самими членами следственной комиссии прямо в Сорбонне было заявлено о проблематичности подобного взгляда и что сам он того же мнения; в подтверждение он привел мне знаменитое, по его словам, место из св. Августина: «Мы знаем, что благодать не дана всем людям»[65].

Извинившись за свое непонимание, я попросил его сказать мне, не осудят ли они, по крайней мере, другого мнения янсенистов, наделавшего столько шуму: «благодать действенна и определяет нашу волю творить добро»[66]. Но мне не больше посчастливилось и с этим вторым вопросом. «Вы тут ничего не понимаете, — ответил мне он, — это вовсе не ересь, мнение это ортодоксальное: все томисты держатся его, и Сам я защищал его в своей сорбоннской диссертации».

Более я не решался предлагать ему свои сомнения и даже перестал понимать саму суть проблемы, а потому, стремясь к установлению ясности, принялся упрашивать моего собеседника рассказать, в чем же состоит ересь положения г — на Арно.

— В том, — сказал он мне, — что г — н Арно не признает за праведниками способности исполнять заповеди Божии именно так, как мы это понимаем.

После этого наставления я простился с ним и, гордясь тем, что знаком теперь с сутью дела, отправился к г — ну N; он поправляется с каждым днем и чувствует себя настолько здоровым, что сам проводил меня к своему шурину; это — янсенист, каких поискать, и, тем не менее, очень хороший человек. Чтобы он меня лучше принял, я притворился, что сильно склоняюсь на их сторону, и сказал ему:

— Возможно ли, чтобы Сорбонна ввела в церковь такое заблуждение, что «все праведные всегда имеют способность исполнять заповеди?»

— Как вы сказали? — спросил меня мой ученый. — Разве вы называете заблуждением мнение столь католическое, что одни лютеране и кальвинисты оспаривают его?

— А как же, — спросил я, — разве это не ваше мнение?

— Нет, — сказал он, — мы предаем его анафеме как еретическое и нечестивое.

Пораженный этим ответом, я понял, что зашел чересчур далеко в своем янсенизме, как перед тем в молинизме. Ho, не будучи вполне уверен в смысле его ответа, попросил его ответить мне искренне, верует ли он[67], что «праведные всегда имеют способность соблюдать заповеди». Тут мой собеседник разгорячился, но от благочестивого рвения, и стал говорить, что никогда он не будет скрывать своих убеждений ради чего бы то ни было: что это — его вера, и что он и единомышленники его готовы до смерти постоять за это, как за чистое учение св. Фомы и св. Августина, их учителя.