Письма к провинциалу

Отчего же они считают, что разоблачать правила, вредные для религии, значит не иметь любви к ближнему, и, напротив, не открывать им вещей, опасных для здоровья и жизни, значит иметь эту любовь? Не единственно ли оттого, что любовь к жизни побуждает их принимать благосклонно все, содействующее ее сохранению, а равнодушие к истине производит не только полную их безучастность в деле защиты ^истинного, но и недовольство теми, кто старается уничтожить ложь?

Так пусть же они рассудят, как перед Богом, насколько мораль, распространяемая повсюду вашими казуистами, позорна и гибельна для церкви; насколько распущенность нравов, вводимая ими, соблазнительна и безмерна, насколько дерзость, с которою вы защищаете их, упорна и нахальна. И, если они не найдут, что пора уже возмутиться против таких беспорядков, можно пожалеть об их ослеплении, как и о вашем, отцы мои, так как и вы и они имеете одинаковый повод опасаться следующих слов св. Августина, написанных им на те же слова Иисуса Христа в Евангелии: «Горе слепым, которые ведут, горе слепым, которых ведут». Vae caecis ducentibus! Vae caecis sequentibtis![201]

Но, чтобы вы не могли более ни внушать этих мнений другим, ни принимать их сами, я расскажу вам, отцы мои (и мне стыдно, что вы вынуждаете меня говорить вам то, что я сам должен бы узнавать от вас), о правилах, указанных нам отцами церкви, для того чтобы судить, исходят ли порицания от духа благочестия и любви к ближнему, или от духа нечестия и ненависти.

Согласно первому их этих правил, дух благочестия всегда побуждает говорить правдиво и искренно, тогда как зависть и ненависть прибегают ко лжи и клевете: Splendentia et vehementia, sed rebus ims, говорит св. Августин. Всякий, прибегающий ко лжи, действует по внушению дьявола. Нет такого направления намерения, которое могло бы оправдать клевету; и если бы даже дело шло о том, чтобы обратить всю землю, все же непозволительно чернить людей непорочных; ибо не должно совершать и малейшего зла для принесения пользы величайшему благу, потому что «истина Божия не нуждается в нашей лжи»[202], по Писанию. «Защитники истины, — говорит св. Иларий[203], — должны говорить лишь истину». Потому, отцы мои, я могу сказать перед Богом, что нет ничего более для меня ненавистного, чем нарушение истины, пусть даже малейшее. В силу указанного обстоятельства я всегда с особенной заботливостью избегал не только подмены, что было бы ужасно, но изменения или искажения смысла какой — либо выдержки. Так что, если бы я осмелился воспользоваться в данном случае словами того же св. Илария, я мог бы сказать вам вместе с ним: «Если мы говорим ложь, пусть наши речи считаются бесчестными; но если мы докажем, что приводим лишь общеизвестное и очевидное, то это не значит, что мы тем самым выходим из границ смирения и апостольской свободы порицать их». Но недостаточно, отцы мои, говорить одну лишь правду, нужно также говорить далеко не все, что правдиво. Ведь указанию подлежат такие вещи, которые полезно открыть, а не те вовсе, которые только оскорбили бы бесплодно. И так как первым правилом служит требование говорить правдиво, то вторым — говорить сдержанно: «Злые, отмечает св. Августин, преследуют добрых в ослеплении страсти, воодушевляющей их, тогда как добрые преследуют злых с мудрой осмотрительностью: подобно тому, как хирурги обращают внимание на то, что они режут, а убийцы вовсе не смотрят, куда они бьют». Вы знаете хорошо, отцы мои, что я не приводил тех правил ваших авторов, которые были бы для вас наиболее чувствительны, хотя и мог поступить подобным образом, не погрешая даже против сдержанности, точно так же, как те ученые и люди вполне католического образа мыслей, которые делали это прежде. И все, кто читал ваших авторов, знают так же хорошо, как и вы, насколько я здесь щадил вас[204]. Кроме того, что я никоим образом не переходил на личности каждого из вас, и был бы огорчен, если бы сказал что — нибудь об ошибках тайных и сугубо индивидуальных, пусть бы тому и имелись любые доказательства. Ибо я знаю, что это свойственно ненависти и озлоблению и что никогда не следует так поступать, разве лишь при очень настоятельной необходимости для блага церкви. Стало быть, очевидно: я никоим образом не нарушал сдержанности в том, что был вынужден сказать относительно правил вашей морали, и у вас скорее есть повод быть довольными моей сдержанностью, чем жаловаться на мою нескромность.

Третье правило, отцы мои, гласит: если приходится прибегать к каким — нибудь насмешкам, дух благочестия побуждает пользоваться ими только против заблуждений, а не против священных предметов, тогда как дух шутовства, * нечестия и ереси насмехается над всем, что есть самого священного. Я уже оправдал себя по данному пункту; и очень далеки от этого порока те, кто говорит только о мнениях, приведенных мною из ваших авторов.