Письма к русской нации

Мне много раз доводилось разъяснять крайнюю опасность мазепинского движения. Прямо оскорбительно становится проповедовать азбучные истины, очевидные для детей и спорные лишь для тех, кто дремлет. Ровно три года назад в статье «Быть ли России великой?» я изложил значение этого разгорающегося бунта в связи с культом будто бы «великого» украинского поэта. Совсем нетрудно было доказать, что ничего великого в этом талантливом провинциальном поэте не было и не могло быть на уровне слишком зачаточной деревенской культуры. Переведите Шевченко на английский или французский язык, и он не найдет и дюжины читателей, тогда как Данте, Шекспир, Гёте, Пушкин читаются в переводах на все языки с неостывающим интересом. Впрочем, и малороссийские бунтари превозносят Шевченко как поэта лишь для отвода глаз: не в скромной поэзии этого полуграмотного крестьянина тут дело, а в очень нескромных его политических идеях. У нас, конечно, давно забыт «Кобзарь» без пропусков, да и едва ли он когда-либо был известен широкой великорусской публике. И просто «Кобзарь», даже «с пропусками», отлично переведенный, никем у нас не читается, ибо устарел и неинтересен. Поэтому у нас сложилось общее представление, раздуваемое сверх меры малорусскими патриотами, будто Шевченко был совершенно невинный поэт, певец украинского неба и широкой степи, и больше ровнехонько ничего. Подчиняясь этой подтасовке мнений, правительство наше очень долгое время смотрело благосклонно на то, что Шевченко сделался национальным героем малороссийской интеллигенции, ее пророком, учителем и загробным вождем.

Правительство разрешило не только сочинения Шевченко с пропусками и без пропусков, но и целые кружки, общества и учреждения его имени и, наконец, даже всероссийский памятник ему в «столице Украины» – в Киеве. Но то, чего не ведало или не хотело ведать правительство, прекрасно ведали подпольные бунтари. Правительство забыло, что Шевченко был наказан ссылкой и солдатской службой не за милые стишки о любви и женской красоте, а за государственное преступление, вполне точно установленное. Это преступление заключалось в возбуждении ненависти южнорусского народа к северорусскому и в воззваниях к бунту против нашей государственности. Все это имелось и до сих пор значится, как и кощунства религиозные, в общеизвестных «пропусках» Шевченковой будто бы лирической поэзии. Хотя Шевченко вытянут из деревенской грязи великороссами (начиная с помещика Энгельгардта, пославшего его учиться живописи в Варшаву и Петербург), хотя не киевские хохлы, а петербургские москали (Брюллов, Григорович, Венецианов, Жуковский) обласкали его и возлелеяли, хотя не украинская знать, а великорусская (графиня Баранова, княгиня Репнина, графиня Толстая, князь Васильчиков, граф Толстой и др.) превознесла этого милого деревенского поэта и создала ему имя, тем не менее он, хорошо распропагандированный поляками, воспевал ненависть к единой и нераздельной Руси, как она представлялась Богдану Хмельницкому. Правда, скончавшийся от болезненного пьянства Шевченко умер рано (47 лет), умер уже значительно отрезвленный от бунтовских настроений молодости. Возможно, проживи дольше, он и совсем стряхнул бы с себя польские внушения и осудил бы, как Пушкин и Достоевский, свои «ошибки молодости». Это бывало с многими малороссами не меньшего, чем у Шевченко, таланта. Но смерть закрыла эту возможность, и потому Шевченко надо брать, каков он есть: как политического агитатора, ибо – если говорить правду – именно этим он только и дорог озлобленному мазепинскому сепаратизму.

Правительство русское достаточно медлило в мазепинском вопросе и слишком много упустило драгоценного времени. Хотя украиноманство разных оттенков существует уже более полувека, но мазепинство сложилось на глазах наших. Глубокой ошибкой власти было разрешать будто бы невинные формы украинской особой культуры – особый украинский театр, особую печать, особый язык в литературе и даже науке. Наша имперская власть этим путем благословляла опаснейший из раздирающих Россию сепаратизмов. Дошло до того, что Императорская Академия наук сделалась одним из центров яростной украинской пропаганды. Вообще плохо справляющаяся с своими задачами, эта академия увенчивала труды самых воспаленных ненавистников Империи русской, где проповедовалась «самостийна Украина вид Карпатив до Кавказа». Мало того, Академия наук пыталась узаконить искусственный, нарочно сочиненный Грушевским язык будущего украинского государства под короной Габсбурга… Что же после того негодовать на каких-то поляков и жидов, сеющих из всех сил междоусобие между тремя разновидностями великого племени русского?