Письма к сыну

Дом, о котором здесь идет речь, действительно выстроен Честерфилдом в 1747 году по его собственному вкусу. Это был большой особняк на одной из уастендских улиц (South-Audley Street), неподалеку от Гросвенор-сквера.7 Постройка здания, тянувшаяся довольно долго, действительно развлекала Честерфилда; он старался войти во все детали его отделки и убранства и несколько раз описывал свой дом в письмах к друзьям. Наружный вид его отличался изящной простотой; внутри он очень походил на парижские особняки времен регентства. В середине расположены были гостиная и библиотека, окна которой выходили в тенистый сад; в библиотеке над шкафами висели портреты, а еще выше большими золотыми буквами, во всю длину стены, сделана была латинская надпись, перефразирующая стихи из сатиры Горация (II, 4):

То благодаря книгам древних, то благодаря сну и часам праздности Вкушаю я сладостное забвение житейских забот.

Это были девизы, которым он хотел следовать. Честерфилд чувствовал себя хорошо только в уединении своего уютного дома, среди книг древних мыслителей и предметов античного искусства из мрамора и бронзы, расставленных на каминах, консолях, на столиках с выгнутыми ножками. Здесь, на покое, Честерфилд и прожил последние десятилетия своей жизни, здесь принимал он своих друзей, здесь написаны были лучшие из его писем к сыну.

5

Маленький Филип Стенхоп, родившийся в 1732 году, воспитывался вдали от отца. Вероятно, Честерфилд и видел его редко, даже в ту пору, когда ребенок жил еще в Лондоне, вместе с матерью. Однако отец взял на себя материальные заботы о воспитании сына, сам подыскал ему хороших учителей и со все возрастающим вниманием начал следить за тем, как он рос и развивался. Мы никогда не будем знать в точности, когда именно и при каких обстоятельствах нежная привязанность Честерфилда к сыну превратилась в любовь, а затем и в настоящую страсть: всеми этими ощущениями он никогда и ни с кем н'е делился. Но многое угадывается между строк его многочисленных писем, и мы до известной степени можем представить себе из них, как шло в нем развитие сильного отцовского чувства. Это чувство было сложным, и оттенки его менялись в зависимости от возраста сына; к первоначально возникшей нежности постепенно примешивалось чувство ответственности и сильная привязанность приобретала все более трагический колорит, когда Честерфилд думал о судьбе ребенка, уготованной ему обстоятельствами его рождения. Любовь к сыну возрастала одновременно с упреками отца себе самому, которые приходилось скрывать от других, и разгоралась тем сильнее чем более отчетливыми становились житейские просчеты и неудачи сына, в которых никто не в силах был ему помочь. Вместе с тем менялись и самые задачи писем, которые Честерфилд писал Филипу почти ежедневно, в течение многих лет.

Он начал их писать в ту пору, когда Стенхопу не исполнилось еще десяти лет, сочиняя их на трех языках, -- кроме английского, также по-французски и по-латыни, -- чтобы даже от их простого чтения могла проистекать дополнительная учебная польза. Это был педагогический эксперимент, в котором наставник сначала чувствовался сильнее, чем отец, они теплы и сердечны, но главное в них--тот учебный материал, который втиснут в письма в изобилии, если не с чрезмерностью. Речь идет о географии, мифологии, древней истории. Начиная свою переписку, Честерфилд безусловно вспоминал собственные отроческие годы и, по-видимому, старался избежать недостатков тогдашней воспитательной системы, испытанных им на себе самом. Но традиция была слишком сильна, и Честерфилд невольно делал те же ошибки, например тогда, когда мальчику, мечтавшему о привольных играх на воздухе, педантически объяснял не слишком увлекательные для его возраста вещи, -- чем славились Цицерон и Демосфен, что называется "филиппикой", кто такие Ромул и Рем или где жили похищенные сабинянки.

Но постепенно письма становятся искреннее, интимнее, касаются более личных вещей, вкусов или поведения; иногда они достигают настоящей лирической вдохновенности и озабоченности, в особенности с тех пор, как привычное обращение писем первых лет "Милый мой мальчик" (Dear Boy) сменяется другим: "Дорогой друг" (Dear Friend). Это происходит в конце сороковых годов; в одном из более поздних писем (21 января 1751 года) Честерфилд пишет сыну, почти достигшему уже двадцатилетнего возраста: "И ты и я должны теперь писать друг Другу как друзья и с полной откровенностью".