Письма к Василию Розанову

Здесь же кстати будет сказать и то, что и ваше сообщение о полной ясности понимания, при которой уже и писать не хочется, — тоже для меня не особенно ободрительно!.. «Нет, мол, я теперь так уж ясно понимаю Леонтьева, что разбирать его сочинение не могу!» Недурно будет это! Каким бы это средством — не знаю-туману вам напустить, чтобы поскорее пришла охота его рассеивать?

4. Вы напрасно думаете, что я, подобно Страхову, не читаю вашей книги О понимании. Я прочел внимательно половину и, по правде сказать, с Заключения-то и начал. Я нахожу, что вы пишете яснее многих других метафизиков. О правоте (вообще) вашей не берусь судить, недостаточно силен в этом, но родственность мысли чувствую на каждом шагу; неприятно мне было только то, что вы говорите против материальных чудес. Какое же без них христианство? Зачем до конца полагаться на нашу логику. «Credo quia absurdum!» Я же, прибавлю, и на других, и на самом себе видел вещественные чудеса. Если увидимся, — расскажу. И зачем это все понимать? И так уж мы стали в 19-м веке понимать, или, вернее, знать слишком много. Дай Бог, чтобы в 20-м веке более глубокое понимание некоторых привело к ослаблению знания у большинства (рациональный, развивающий обскурантизм). Впрочем, насчет чудес следует вашу терминологию употребить обратно: о чудесах полезно знать (факты), но понимать их избави нас Боже!

5. Еще одно приложение (ad hominem) этих ваших двух терминов: знание и понимание. О чудесах довольно знания; понимания не нужно. Совершенно иначе я отношусь к вашему желанию, чтобы рукопись ваша была возвращена вам только по востребованию. Знаю и, конечно, подчиняюсь воле хозяина рукописи, но не понимаю и желал бы понять «целесообразность» подобного распоряжения! Думаю так: если бы вы собирались куда-нибудь надолго из Ельца, то просто написали бы мне об этом, чтобы и письма в Елец не посылать пока. Значит, не в этом секрет. А что-нибудь одно: или вы с Варв. Дмитр. сами сюда сюрпризом собираетесь (так думает одна молодая дама, принимающая участие в моих делах и сношениях), или (так я думаю) — это опять-таки «ревность» Варв. Дмитр. «Подожди возвращать рукопись, а то слишком опять займешься этим несносным старым писателем!» Понимаю и это. И хочу надеяться, что это даже к лучшему для меня, забудете немного, мысль ваша затемнится на время, захотите опять умственной борьбы, разъяснения самому себе и сядете кончать.

6. Эпиграф из Герье[43] жертвую вам на растерзание, но посвящение Филиппову — нет, нет и нет! Вы не знаете, что значил для меня этот человек в течение 10 и более лет. Ведь нельзя же дойти до такой ненормальности, чтобы писать только для себя, а я некоторые подобия откликов стал слышать только лет 6–7 тому назад. Только у Филиппова я уже с начала 70-х годов видел и ясное понимание моих целей[44], и горячее, твердое, деятельное участие. Не позволительно быть неблагодарным.

7. О моем влиянии на реакционные реформы.[45] Разве метеоролог, верно предсказывающий погоду, имеет на нее сам влияние? Если врач сам больного не лечит и на консилиум не приглашается, но знает, как идет болезнь, и понимает заранее, что нужно делать, то когда случится, что и другие врачи попадут на те же лекарства и сделают пользу, — разве этот посторонний врач может сказать про себя, что имел «влияние»? Конечно, нет. Он может считать себя очень дальновидным, пророком, гением даже; но никак не влиятельным лицом. В государствах, еще не обреченных на скорую гибель, государственные люди, вовсе даже и не гениальные, доходят до нужного одним эмпирическим тактом, как доходили без правильных теорий старые врачи. Дезинфекцией занимались не без успеха и прежде открытия микробов, бацилл и т. д.