Письма к Вере

Вот комната. Еще полуживая,
но оживет до завтрашнего дня.
Зеркальный шкап глядит, не узнавая,
как ясное безумье, на меня.

В который раз выкладываю вещи,

знакомлюсь вновь с причудами ключей, —
и медленно вся комната трепещет,
и медленно становится моей.

Совершено. Все призвано к участью

в моем существованье, каждый звук:
скрип ящика, своею доброй пастью
пласты белья берущего из рук;

и рамы, запирающейся плохо,

удар в ночи – отмщенье за сквозняк;
возня мышей, их карликовый грохот
и чей-то приближающийся шаг:

он никогда не подойдет вплотную,

как на воде за кругом круг, идет
и пропадает, и опять я чую,
как он вздохнул и двинулся вперед.

Включаю свет. Все тихо. На перину

свет падает малиновым холмом.
Все хорошо. И скоро я покину
вот эту комнату и этот дом.

Я много знал таких покорных комнат,

а пригляжусь, и грустно станет мне:
никто здесь не полюбит, не запомнит
старательных узоров на стене.

Сухую акварельную картину

и лампу в старом платьице сквозном
забуду сам, когда и я покину
вот эту комнату и этот дом.

В другой войду: опять однообразность

обоев, то же кресло у окна…
Но грустно мне… Чем незаметней разность,
тем, может быть, божественней она.

И может быть, когда похолодеем

и в голый рай из жизни перейдем,
забывчивость земную пожалеем,
не зная, чем обставить новый дом.

В. Сирин 22—VI—26

52. 23 июня 1926 г.

Берлин – Санкт-Блазиен

23 / VI – 26