Письма Кесарю

Профессор врал, издевался, не слишком даже притворяясь. Сейчас я уверен, что всю эту историю он придумал сходу и никакой Полушалок нет и не было на свете. И с чего бы это персональная пенсионерка встала в очередь за какой-то дрянью! Впрочем, встала бы, ой, встала... Но не в этом дело, а в том, что тогда, припертый к стенке чертовской наглостью, я растерялся: вдруг действительно старушку убил?..

Они стали хором стыдить меня:

- Не совестно вести такую жизнь?..

- Ночевать по подвалам...

- Воровать...

- Женщин калечить...

- ...и убивать!..

Анна Борисовна грозила пальцем.

- Еще хорошо, что вас Попсуенко подобрал и решил эту неуправляемую болезнь в нужное, полезное русло ввести. Вас, Пыркин, ни в коем случае нельзя оставлять без руководства, а то, чего доброго, вы завтра... Кремль взорвете. Покумекайте, что лучше: бросить какой-то банальный камень или взорвать народную святыню.

Тут, Кесарь, я совершил, не побоюсь сказать, самый лучший в своей жизни поступок - встал и поклялся:

- Я НЕ ВЗОРВУ КРЕМЛЬ!

Гром аплодисментов. Крики. Возгласы: "Браво!", "Во, дает!", "Золото-старик!" Наконец все успокоились.

Я спросил:

- А что случится, когда я... брошу камень?

- Ряд революционных эксцессов с участием верных нам отрядов молодежи, охотно ответил профессор и обратился к Анне Борисовне:

- Попсуенко отдал приказ отрядам собраться сегодня вечером здесь, в парилке. Он скажет им речь. Проследите за порядком, а то в прошлый раз, после митинга, у кого-то пропали брюки. Нехорошо!

Анна Борисовна торопливо вышла, волоча за собой гитару. Поднялись и "бойцы скота" с Плеханом-казначеем.

- Слушайте, Западловский, а если я откажусь?

Он подумал и душевно, просто сказал:

- Руки оторвем!

Больше у меня вопросов не возникло.

Профессор юркнул и пропал.

...Бежать!

Но как?..

Суровый черт в сатиновых трусах сторожил меня, позвякивая для устрашения наручниками. Я притворялся спящим. Другого способа отвлечь внимание стража, обмануть его не было. Руки, запуганные профессором, лежали безвольно, по-тряпичному.

Я тоже боялся Западловского, но еще больше - суда законной власти, на которую посягали черти и в которую меня заставляли бросить камень.

Я, Кесарь, когда-то переплетал исторические книги, заглядывал в предисловия и знаю: стоит только камешек этот бросить, а там дальше... мамочки мои! Дальше ведь, что угодно может быть: война, контрреволюция, белый террор!

Представив катастрофу, я начал действовать по вдохновению, отчаянно и быстро сказал унылому черту:

- Нельзя ли мне... э-э, товарищ, сходить в парилку, послушать речь Евгения Робертовича и заодно попариться? Я не был в бане три месяца!

Черт задумался, играя наручниками. Я повторил просьбу, искусно усиливая жалостную интонацию. Поверил, чертяга! Я неловко разделся - руки еще повиновались, грозя попортить все дело - и мы пошли по залу в кривой коридор.

Там за дверью вопило, лилось, грохотало:

- Га-а-а-а-а-а...

Страшный, смертельный риск! Но черт рванул дверь, наподдал мне... и я провалился в Чистилище.

Жар. Пар. Вой.

- Г-а-а-а-а-а-а...

Я задохнулся, упав на четвереньки.

Блестящее розовое месиво тел орало и двигалось. Сверкали шайки. Вздымались руки. Летели брызги.

- Жарь! Парь! Вдарь!!!

Я пополз между телами. Черт шлепал за мной. Кепка его разбухла. Трусы и сапоги он потерял. Нас не видели. Вдали, в дыму, за адским душем, был выход на волю. Проклятый сторож словно прилип ко мне.

- Жарь! Парь! Вдарь!!!

Сотряслось Чистилище. Пришел срок: Черт - главарь прибыл! Голый, черный, страшный - обрушился с земли в свое царство.

- Н-ну, чер-р-р-ти! Гр-р-р-янем завтр-ра-а!!!

- Г-а-а-а-а-а-а-а!.. Ур-р-р-а-а-а!..

Тела бросились к нему. Страж пропал в давке. Меня смели, опрокинули. Я пополз наугад. Чудом выскользнул невредимый в предбанник, потом в пустынный зал.

Там напялил чужое - первое попавшееся - и был таков.

...Ох, как ветер свистит, как трясет чердачное окно - словно подгоняет: "Спеши! Спеши-и!..". Что ж, и в самом деле, надо спешить. Мне немного осталось...

После бегства я долго скрывался в развалинах снесенного дома. От холода еще спасало рваное бабье пальто с одним рукавом, найденное там же, под руинами.

Жил, мучаясь двойным страхом: перед мстительным Чертом и перед судом за убийство старушки. Милиционеры и черти мерещились повсюду, гонялись за Мной во сне. Надсадный охотничий звук свистка перерастал в дьявольский хохот или, что было еще хуже, - в мрачно-торжественный глас гражданки Полушалок:

- Пыркин, Пыркин! Зачем ты убил меня?!..

Руки от страха разбил временный паралич, а язык лежал во рту, как свинцовый. Я стал беспомощен. Крысы вольно и весело возились вокруг меня по ночам и с каждым разом делались все наглее.

Я за себя не боялся - страшно было пальто лишиться. Оно очень нравилось крысам.