Письма на волю

С нетерпением жду перевода в новую тюрьму. Подумай только, я уже три года живу в том же городе, в той же «комнате». Когда это я вела такой постоянный образ жизни?

Где мне придется очутиться, не знаю, совсем не знаю, но ты пиши, я твои письма буду получать. Так не хочется, чтобы из-за переезда оборвалась наша переписка. Возможно, что после суда я буду аккуратно вообще получать письма, так что пиши очень часто и очень много обо всем, обо всем.

Опять спрашиваю о Толе[22]. Где он, каков он и что с ним? Напиши все, что знаешь. Ох, как я хочу найти его… Если бы я могла всех вас, так горячо любимых, видеть, обнять, все рассказать и обо всем расспросить! Как лелею я мечту о встрече с вами, с какой глубокой нежностью думаю о вас, как страстно хочу знать о вас. А все это будет, будет!

1 июля 1928 г.

Ему же.

Мы в тюрьме теперь на перепутье. Суд окончился. Приговор уже оглашен. Мне дали больше десяти лет[23]. Проводили на свободу несколько товарищей, ждем отъезда в новую тюрьму и пока сидим на месте. Серьезных систематических занятий еще, конечно, не возобновили, читаем беллетристику, благо как раз нам прислали пачку хороших книг. Живости, бодрости у нас всегда было довольно, а теперь суд над нами принес столько новых впечатлений, столько новых волн силы!

О ходе процесса я уже писала. Остается прибавить немного, но, пожалуй, самое прекрасное: мощный «Интернационал» осужденных под градом ударов полицейских. А затем (запомни, друг, картинку) — растрепанные волосы, изорванная одежда, синяки и ссадины на лицах, на всем теле. А глаза — солнца, пламя пожаров.

И могучая, победная, грозная песня через окно черной тюремной каретки, через штыки полицейских в широкие улицы насторожившегося и с угрозой притихшего городка…

Тогда же

Матери.

…Мамочка моя дорогая, любимая, родная! Вася[24] говорит, что и теперь, когда ты пишешь мне, ты много плачешь. Не надо этого, моя родная, дорогая. Мне так больно об этом знать.

Мамочка, ты хочешь моего счастья, так чего же ты плачешь, когда я счастлива? Да, мама, я не лгу, а искренне говорю тебе то, что глубоко чувствую. Я счастлива, такая счастливая, каких есть, наверное, мало. Разве это не наивысшее счастье, какое только может быть: жить и бороться, бороться с беспредельною верою в победу, отдавать любимой работе и борьбе все силы, всю душу, все нервы, быть молодой, иметь много дорогих и любимых друзей.

Да разве это все, что я имею? Вот видишь, мамочка, — это не пустые слова, найдется много людей, которые мне позавидуют.

Но, наверно, перед тобой все время мелькает страшное слово «тюрьма». Оно и вызывает у тебя слезы. Так знай, что тюрьма мне совсем не страшна, она только частично ограничила, но совсем не отбила у меня моего счастья, ибо я не перестала быть тем, чем была.

Думая о тюрьме, вы, вероятно, представляете себе голод и холод, и издевательства, и всякие беды. Все это так, но с голоду нам не дадут умереть товарищи. Мы ведь оставили на свободе тысячи дорогих товарищей, которые всегда помнят о нас. В тюрьме у нас «коммуна». Делимся каждым куском. Издевательств немало, но мы не сгибаем шеи, не даем на нас ездить. А кроме всего этого, у нас всегда бодрый дух, всегда много песен (хотя за это наказывают) и смеха. Правда, порой и грустим, но это только облачка на ясном небе.

Фотографии В. Хоружей, сделанные белостокской полицией в сентябре 1932 года.

Так не плачь же, моя родная, ибо нечего плакать, ибо твои слезы болью отзываются в моем сердце…

Без даты

Сестре Любови.

Ты уже, наверное, знаешь, что суд наш кончился. В июне огласили нам приговор. Наименьшее удивление вызвали мои десять лет. Я и не сомневалась, что получу столько…

Как видишь, нет худа без добра. Пригодилось даже то, что мы сидели три года до процесса. Таким образом, те товарищи, которые получили по два с половиной и три года, уже пошли и идут на свободу. Если бы ты видела, что это за праздник у нас, если бы знала, какая радость отправлять на свободу товарищей! Как те, кто выходит на волю, так и те, кто остается, помнят об этом годами.

Но у нас не стало меньше «населения». Вероятно, через один-два месяца придет новых больше, чем вышло.

Беря на круг, мы очень довольны ходом процесса. Конечно, не приговором, а тем, что нам удалось провести нашу линию. Если бы ты видела наше единство, революционную, гордость перед лицом врага, неустрашимость, силу, веру и горячее стремление еще и еще раз доказать, что нас не скрутили, не сломили, что наше дело непобедимо.

Навсегда, на всю жизнь останется в памяти процесс. Разумеется, с нами не «цацкались». Наплевав на всякую «демократию» и все процессуальные формы, судья на каждом слове затыкал нам рот, выводил из зала, несколько раз судил заочно, а после приговора полицейские оставили нам «на память» порядочное количество синяков и рубцов.

Разумеется, мы не мирились с этим, а отвечали мощными демонстрациями, песнями как в самом зале суда, так и по всему городу по дороге в тюрьму.