Письма, несущие смерть

Я попрощался с Полом и ушел. Пол не смеялся надо мной, и похоже, как и я, считал, что друг по переписке — это круто, и все же я сожалел о своих откровениях. Почему, я не очень понимал, но у меня появилось странное ощущение, что если бы я не рассказал ему об этом, а написал в письме, то никаких сожалений не испытывал бы. Никаких.

Размышляя об этом по дороге домой, я осознал, что предпочитаю общаться с людьми не лицом к лицу, а посредством писем. Почему-то письменное общение казалось мне более реальным, и, хотя до этого момента в моих письмах Киоко не было ничего, кроме лжи, я чувствовал, что в письмах мог бы быть более честным, чем при личном общении, я мог бы быть больше самим собой. Не пришлось бы притворяться, хитрить, беспокоиться о реакции собеседника на мои слова. Уединившись в своей комнате, я записывал бы свои мысли и чувства, а адресаты читали бы мои послания и реагировали на них в собственном личном пространстве.

Будь моя воля, я общался бы только через письма. Мне вдруг расхотелось разговаривать со всеми, даже с друзьями.

— Где ты был? — строго спросила мать, когда я вошел в дом через кухонную дверь.

Даже со своей семьей.

2

Конверты у меня закончились гораздо раньше, чем предусматривалось программой, и, хотя можно было попросить новые у мисс Накамото, я постеснялся. Просто в пятницу по дороге домой из школы я заглянул на почту и на карманные деньги купил несколько марок, позволявших посылать письма в Японию. От Роберта и Эдсона я отвязался, сказав, что должен подождать в школе брата, который меня заберет. Как только друзья завернули за угол, меня словно ветром сдуло.

На почте я увидел ведьму.

Услышал ее я раньше, чем увидел, — услышал постукивание палки по полу, — а через мгновение она появилась из-за ниши с почтовыми ящиками и хмуро уставилась на меня. Один ее глаз был чуть больше другого, а лицо казалось бы угрожающим, даже если бы не было таким морщинистым. Я быстро отвернулся. На таком близком расстоянии она вызывала еще больший ужас, чем на улице, и мне показалось, что она меня узнала. Кошмар! Одно дело, когда я часть безликой массы, на которую она изливает свое презрение, но если она меня выделит…

Я вспомнил погибшую магнолию перед средней школой и уток, пропавших с пруда в Мердок-парке.

Ведьма проковыляла мимо меня так близко, что я почувствовал ее дыхание, словно пронесся аромат сладких трав. Она точно задела бы меня костлявым плечом, но, к счастью, я успел отпрянуть. Мне совсем не хотелось к ней прикасаться.

Я забыл о ней, как только она прошла мимо, подошел к прилавку и купил шесть почтовых марок, годившихся для писем в Японию. Шесть лишних писем! Я чувствовал себя свободным, окрыленным новыми возможностями. Наверное, так чувствует себя художник, глядя на чистый холст. Прочь официальные правила программы «Друг по переписке»! Теперь я мог получать настоящее удовольствие: делать что хочу и когда хочу.

В ту ночь я написал самое длинное и самое детальное письмо, изобразив вымышленный день, собранный из собственных грез и подслушанных разговоров. Закончив письмо, я услышал шум на первом этаже. Я выключил лампу и затаился, молясь, чтобы меня не поймали. Однако шум не приближался, явно сосредоточившись в противоположном конце коридора. В ночной тишине слышимость усиливается, и потихоньку я начал сознавать, что слышу, как мои родители занимаются сексом.

Какая гадость. Я, конечно, имел представление о сексе, но в моих познаниях не было места этому животному хрюканью. Меня реально затошнило. Я спрятал письмо в школьную тетрадь и как можно тише прокрался в свою постель. Спрятав голову под подушку, я пытался думать о чем-нибудь совершенно другом, старался отключиться от ритмичных повизгиваний матери и хриплых стонов отца.

Думаю, именно после того случая мне начали сниться кошмары. До той ночи не могу припомнить ни одного, а с тех пор они меня совсем измучили. Часто кошмары были такими яркими и реалистичными, что я не только не мог выбросить их из головы, но даже не был уверен, что я видел во сне, а что случилось наяву.

Тот первый кошмар был сногсшибательным.

Сплю я в своей кровати, и вдруг в моей комнате вспыхивает свет. «Вставай!» — приказывает отец. Моргая от яркого света, я сбрасываю одеяло и одеваюсь, все еще не совсем проснувшись. Волоча ноги, я тащусь по коридору в ванную комнату, причесываюсь и выползаю в кухню. За окном темно, хоть глаз выколи, и я удивляюсь, почему отец разбудил меня так рано. Я чувствую в этом какую-то неправильность, и меня охватывает смутная тревога. И со светом что-то неладно. Не так светло, как обычно, да еще мерцание, будто от пламени свечи. «Завтракай!» — приказывает отец, но, оглядывая кухню, я его не вижу. Однако на столе стоит тарелка с оладьями, и я сажусь на свое обычное место, собираюсь позавтракать.

Напротив меня поверх чего-то похожего на грязную картонную коробку возвышается одна-единственная куриная лапа, вонзившая когти в кубик коричневого желе.

И я вдруг понимаю, что это мой отец.