Письма, несущие смерть

Мы — зло. Я уже некоторое время подозревал это. В романе Филипа Эммонса я вычитал цитату из Аристофана, которую так и не забыл: «В основании отвратительных деяний лежат отвратительные причины». Мы были теми отвратительными причинами и распространяли по земле отвратительные деяния. Ни к чему хорошему это привести не могло. Сочинение писем приносило нам счастье, развлекало нас, обеспечивало нам занятость. Мы это делали, мы ради этого жили. Однако наше пристрастие было пагубным и вело лишь к краху и разрушению. Не важно, что мы говорили самим себе, не важно, насколько легко мы к этому относились, — зло проступало, побеждало.

Верховный это знал. Он использовал нас в своих тайных целях, манипулировал нами, чтобы навязывать свою волю, воплощать свои планы, и, как пребывающие в неведении пешки, мы подыгрывали ему, потому что были по своей природе леммингами.

Но это было неправильно.

У меня не было реальных нравственных ориентиров. Ни у кого из нас не было. Однако, постаравшись, мы могли отличить правду от лжи. Мы могли определить, что хорошо, а что плохо.

Вирджиния это сделала.

Эрнест это сделал.

Узнать об остальных не было никакой возможности, а всегда лучше перестраховаться. «Считай всех врагами, пока они не докажут обратное», — сказал как-то Стэн, и, хотя он сам редко следовал своему совету, ценность его от этого не уменьшалась.

Я еще раз посмотрел на два листка бумаги с проступившими коричневыми словами. Что дальше? Во-первых, порвать и выбросить письма, уничтожить все улики. Я так и сделал, спустив обрывки в унитаз. А дальше? Я хотел поговорить с Вирджинией и получить побольше информации, но, очевидно, это было опасно, иначе она сама пришла бы ко мне. Послать ей письмо? Пожалуй, не стоит. Она и Эрнест скрыли свои тайные послания под банальными поздравлениями, явно не доверяя почте.

Поговорить с друзьями? Я не был уверен. Следовало узнать побольше.

Я смотрел на заправленный в пишущую машинку чистый лист бумаги, на пустой подмигивающий экран монитора, на стаканчик с новыми разноцветными ручками.

Нельзя бросать работу под влиянием минуты. Это было бы подозрительно. Кроме того, я вряд ли справился бы в одиночку. Как обжоре перед горой шоколада, мне не хватило бы силы воли. Однако я мог сделать свои письма как можно более безобидными и нелогичными и отослать их сегодня как можно меньше.

Черт, может, даже взять выходной и сходить в кино. Я поступал так раньше. Это не вызовет особых подозрений, а мне не придется ничего писать, пока я не получу побольше информации. Я проверил расписание сеансов. В мультиплексе шел не требующий умственного напряжения боевик Джерри Брукхаймера. То, что доктор прописал. Отвлечет от происходящего.

Я вышел из коридора и поплелся к лифту.

Зал был почти полон. Я нашел пустое место и, как ни странно, оказался рядом с Шеймусом, которого не видел уже несколько дней. Шеймус тоже прогуливал работу. Я поздоровался. Он рассеянно кивнул, но не заговорил со мной. Он явно нервничал и был не в своей тарелке, словно, как и на меня, на него давила непосильная ноша. Я хотел спросить его, что случилось, но не успел, поскольку начался фильм.

Когда, по ходу действия, экран светлел, я украдкой оглядывал публику, но не заметил ни одного знакомого лица. Почему-то я надеялся встретить здесь Вирджинию.

Не повезло.

В середине сеанса я вышел в туалет. Шеймус последовал за мной и, пока я делал свои дела, стоял, привалившись к двери, чтобы кто-нибудь ненароком не зашел. Я застегнул «молнию», обернулся, нахмурился:

— В чем дело, приятель?

— Послушай, — заговорщически прошептал он, распахивая пиджак. Я увидел письма во внутренних карманах, письма за поясом его брюк. Не меньше дюжины писем. — Вчерашние и утренние. Я их не отправил.

Я не смог бы гордиться Шеймусом больше, даже будь он моим родным братом. В исключительно неблагоприятных условиях, вопреки логике и собственной натуре, он вырвался из цепких лап своей одержимости и самостоятельно пришел к выводу, для которого мне понадобилась серьезная встряска.

— Они плохие. Они неправильные. Я не могу послать их.

— Я знаю, — кивнул я.

— Но если я оставлю их, или выброшу, или… что-нибудь с ними сделаю, будет беда. Меня накажут. — Шеймус умоляюще посмотрел на меня. — Ты тоже так думаешь?

— Да, я так думаю.

Шеймус трясся как осиновый лист.

— Я не понимаю, почему я это сделал. Такая глупость. Не надо было связываться…

— Нет! — Я быстро подошел к Шеймусу и схватил его за плечи. — Ты поступил правильно. Мы все должны были так сделать. — Я посмотрел ему в глаза. — Ты знаешь, почему я сегодня здесь? Ты знаешь, почему я смотрю этот дурацкий фильм и даже не слежу за действием? Потому что я знаю, что больше не должен писать письма, и мне необходим предлог.

Его лицо просветлело.

— Правда?

— Я и завтра ничего не напишу, но не знаю, как скрыть свое безделье.

— А ты сможешь? — спросил Шеймус.

— Скрыть безделье?

— Нет. Не писать. — Он кивком показал на свои письма. — Я тоже так планировал, но не смог удержаться. Поэтому я решил, что просто напишу, но не отправлю. Убью одним выстрелом двух зайцев.