Письма Никодима. Евангелие глазами фарисея

Но я чувствовал, что все мое воодушевление и вся моя радость испарились, словно погребенные под лавиной страха; так вражеские солдаты засыпают лавиной камней колодцы в покоренной стране. Я все же не понимаю: зачем Он пришел и увлек за собой такие толпы? Для того лишь, чтобы потом тайком ускользнуть в Вифанию? Он сказал правду: весь мир узнал о Его силе. Но Он зажег этот светильник только для того, чтобы тут же погасить его. Люди, подобные Иоилю, наверняка, уже оправились от своего страха и теперь ненавидят Его еще больше за пережитые ими минуты слабости. А саддукеи? У них разгон торговцев должен был вызвать адский гнев. Воображаю себе Кайафу! До сих пор они делали вид, что выступают против Учителя только по нашей просьбе, но уж теперь–то и они не уступят фарисеям в стремлении убить Его!

Зачем Ему понадобился подобный триумф, если Он все равно не привел к победе?

И, наконец, вот что произошло сегодня. Учитель пришел утром в город и несколько часов провел в притворе. Я заметил, что среди окружавшей Его толпы, было много молодых фарисеев, видимо, посланных Великим Советом следить за Ним. О чем Учитель, разумеется, прекрасно знал, но тем не менее, словно пренебрегая опасностью, продолжал резко нападать на нашу общину. Услышав, что люди, обращаясь к Нему, называют Его Сыном Давида, Он спросил стоявших рядом фарисеев:

— Чьим же, по–вашему, сыном будет Мессия?

Несколько голосов ответило, помешкав:

— Давида. Так свидетельствуют пророки…

Но Ему как будто мало было этого ответа, и Он снова спросил:

— А что означают слова псалма: «Сказал Господь Господу Моему: сиди одесную Мене доколе положу врагов Твоих к подножию ног Твоих»? Значит, Давид называет Господом своего собственного сына? Как это может быть? Как вы это объясните?

Фарисеи хмуро переглянулись и отошли, опустив головы и ничего не ответив. Он следил за ними взглядом, полным любви и грусти, а потом сказал:

— Слепцы и глупцы! — даже теперь в Его голосе не слышалось ненависти. — Слепцы и глупцы!.. — повторил Он, качая головой, и с горечью продолжил:

— Сколько раз Я посылал вам Моих пророков, но вы убивали их и забивали камнями! Скоро переполнится мера ваших злодеяний. О, город! — воскликнул он, но без гнева, а скорее с горестным отчаянием. — Город, убивающий пророков и тех, кто были посланы тебе! — Учитель простер вверх руки и обратил взгляд на лежащие внизу мазанки Офела, на дворцы, разбросанные по склону Сиона. — О, город! — восклицал Он голосом, каким мать плачет по погибшему сыну. — Столько раз Я хотел собрать твоих детей, как наседка собирает цыплят под свое крыло, но они не захотели. О, город! Тебя ждет гибель! Ты опустеешь и будешь подобен дому, в котором гуляет ветер. А Меня не узнают, пока им не скажут: «Благословен грядущий во имя Всевышнего…»

По Его щекам катились крупные слезы. Люди вокруг молчали. Они были потрясены Его взрывом и словами, значения которых они не понимали. А Учитель с каждым днем выглядит все более печальным. Лицо у Него похудело и побледнело, словно этой весной солнце не пожелало тронуть его загаром. Он кивнул ученикам, чтобы они следовали за Ним, и двинулся в сторону Золотых ворот. Я отправился следом. Близился вечер, и зубчатая тень стены, как плащом, накрыла ущелье до самой гробницы Авессалома. Зато пологий склон Масличной горы все еще горел розоватым блеском. В неподвижном воздухе было тихо. Миновав ворота, мы начали спускаться в глубь ущелья. Учитель шел впереди, сгорбленный и молчаливый, как будто Он продолжал оплакивать город, которому предсказал гибель. Ученики, тесно сбившись, плелись за Ним следом, напоминая стаю испуганных птиц. Они тихонько переговаривались. Их недавняя самоуверенность бесследно исчезла. Шествие замыкали я и Иуда. Ученик из Кариота вновь превратился в невзрачного, кипящего плохо скрываемой яростью человечка. Когда мы взошли на мост, под которым шумел еще не обмелевший поток, Иуда произнес тихой скороговоркой:

— Вот видишь, равви, видишь? Он опять отступился. Он не хочет. Стоило только Ему захотеть, как все пошли за Ним. Значит, Он может. Но не хочет. Почему Он не хочет?

— Не знаю, — пробормотал я.

— Почему Он тогда не захватил власть? — спрашивал Иуда лихорадочным шепотом. — Он мог это сделать, мог… Но Он предал… Он предал наше дело…

— Какое дело? — спросил я, не особенно вникая в то, о чем я, собственно, спрашиваю.

Иуда поднял на меня покрасневшие глаза. На нем тоже сказались эти последние дни: он отощал, подурнел, почернел, и как будто даже стал меньше ростом и еще уродливее. Теперь он почему–то напоминал мне большого паука, в лапы которого давно не попадалась муха.

— Какое дело… — начал было он и прервался. Во взгляде, которым он одарил меня исподлобья, читалась ненависть. — Тебе, равви, никогда этого не понять, — уклончиво пробормотал он.