Письма Никодима. Евангелие глазами фарисея

Они все находились внизу, в комнате. Свет пламени, бьющий от очага, освещал молчаливую группу людей. Учитель сидел посередине, сплетя руки на коленях; высокий, Он казался огромным в своем белом хитоне. Он молча смотрел на огонь. Мне сразу бросилось в глаза, что в этот вечер лицо у Него было почти как у старика. Похоже, что в эти последние дни Он за считанные часы переживает годы. А ведь на самом деле Он молодой мужчина в расцвете сил и здоровья. Раньше Он не чувствовал утомления и после самых продолжительных странствий, а сейчас во всех Его чертах читается усталость и упадок энергии, как будто Его придавило тяжкое бремя. Учитель учащенно дышал сквозь приоткрытые губы. Его высокий лоб был покрыт морщинами. Он произвел на меня впечатление человека, который утратил последнюю надежду и теперь только бездеятельно ждет, когда грянет беда. Услышав мои шаги, Он медленно поднял голову, и по лицу Его скользнула бледная улыбка, как заблудившийся лучик солнца в осенний день.

— Мир тебе, друг, — произнес Он и, распахнув объятия, прижал меня к Себе. Он часто так приветствовал Своих учеников, но меня еще ни разу не удостаивал подобной сердечности. Я почувствовал у себя на плечах Его горячие ладони. Может, Он искал у меня защиты? В ответ я сделал над собой усилие, пытаясь как–то обрести присутствие духа: слабость других обычно делает нас сильными. Но на этот раз мне этого не удалось, ибо и у меня на сердце притаились страх и отчаяние. Ни один из нас, промелькнуло у меня в голове, не способен на принятие серьезного решения. Прикасаясь к Нему грудью, я глянул Ему через плечо: ученики и женщины сидели опустив головы. Мне показалось, что они разделяют упадок духа Учителя. Даже Марфа, обычно такая стойкая в самые трудные минуты, сейчас производила впечатление совершенно сломленной.

— Я сегодня думал о тебе, Никодим, — услышал я. Он опустил руки и я вынырнул из Его объятий. — Я очень, очень хотел тебя видеть…

— Тебе что–нибудь нужно от меня, Равви? — спросил я.

Я ждал, что Он мягко покачает головой, как Он делает всегда, когда Его спрашивают, не хочет ли Он есть, пить, спать или отдохнуть. А Он вдруг поднял на меня страдальческий взгляд, похожий на взгляды всех тех неисчислимых больных, которых Он исцелил, и тихо произнес:

— Да.

— Чего же Ты хочешь? — спросил я. Хоть я и видел, что Он находится в полнейшем смятении, мне все же никак не удавалось отделаться от воспоминания о тех минутах, когда неожиданно, в мгновение ока с Него спадала человеческая слабость и проявлялась таинственная скрытая сила. Но дело не только в этом. Он столько раз доказывал Свою несравненную доброту. Правда, Руфи Он так и не спас… но Он столько давал другим, что и я чувствовал себя перед Ним в долгу, пусть сам я ничего и не получил. — Чего Ты хочешь? Ты только скажи — я тотчас это исполню. Ты знаешь, зачем я сюда приехал? Чтобы спасти Тебя. Тебе грозит опасность. Завтра ранним утром я пришлю сюда осла, а еще лучше — верблюда, а заодно верного и опытного человека. Ты должен уехать как можно дальше. Дольше оставаться здесь для Тебя опасно. Фарисеи и священники что–то замышляют. Мне сегодня дали понять, что Тебя могут схватить даже во время Праздников. Непременно уезжай. Наступит момент, когда все утихнет, и тогда Ты сможешь вернуться.

Я почувствовал прикосновение Его ладони.

— Не говори Мне об этом, друг. — сказал Он тихо. — Я никуда не поеду. У каждого дня бывает свой вечер. Мне нужно от тебя совсем другое.

— Что же я могу тебе дать, Равви?

— Дай мне твои заботы, Никодим.

— Мои заботы?

— Да, друг. Мы ведь так с тобой договаривались? Время пришло. Дай Мне твои заботы. Они нужны мне. Я ждал их. Мне их недостает…

— Я не понимаю… — пробормотал я. — Теперь Его уже совсем было невозможно понять, впрочем, как и тогда, в самом начале. Что это означало: «родиться заново»? Он так мне этого и не объяснил. Он редко испытывает желание объяснять Свои слова. Когда Ему скажешь, что слова Его непонятны, Он только смотрит тебе в глаза, улыбается и словно говорит: «Не понятны? Когда–нибудь ты поймешь!» Его учение в корне отличается от учения греческих философов. Те пытались объяснить мир, описать его, а Учитель хочет, чтобы человек сам шел от открытия к открытию, чтобы он сам докапывался до сути. Его учение не защищает от жизни. Он бросает непонятные слова, которые неизвестно когда и как раскроют свой смысл. Порой кажется, что Он Сам Себе противоречит. Я слышал, как Он неоднократно повторял: «Будьте, как дети, надо, чтобы вы были, как дети…» В то же время Он давал нам понять, что мы должны дорасти до того, что Он говорит. Но тот, кто дорастает, уже перестает быть ребенком, ведь ребенок вынужден примириться с тем, что не понимает мира…

Так ничего и не объясняя, Учитель кивком головы указал мне на низкий столик, чтобы я сел, и продолжал смотреть на меня. В Его взгляде была любовь, теплота, сердечность. Он был похож на человека, который покорнейше просит. Он еще раз повторил:

— Дай мне свои заботы…