Письма Никодима. Евангелие глазами фарисея

— Неужели? — воскликнул он. — Уже умер? Не может быть! — В этом восклицании мне послышался огромный вздох облегчения, словно у него с сердца свалилась тяжесть. — Я должен послать солдата, чтобы он подтвердил это… Он ударил в маленький гонг и вызвал к себе сотника. Тот немедленно явился в доспехах и с копьем в руке. — Послушай, Лонгин, сбегай–ка быстро туда, на гору, и проверь, правда ли, что мне сказали учителя, будто Галилеянин уже умер.

Сотник вышел. Пилат встал и подошел к балюстраде террасы: с этой стороны из атриума открывался вид на город; над крышами домов виднелась Голгофа: чернеющий холм, а на вершине очертания крестов и стоящих у их подножия людей.

— Да, — бормотал Пилат, поглаживая свой гладко выбритый подбородок. — Уже умер? Умер… — Он вернулся в кресло и удобно в нем расположился. Потом обратился к нам: — Кажется, Он называл себя сыном Юпитера или как–то в этом роде? — Ответа Пилат не ждал, только вытер со лба мелкие капельки пота. — Устал я сегодня… — заявил он со страдальческим выражением. — С самого утра крики, шум, вонь. А зачем тебе понадобилось, Иосиф, Его тело? — вдруг заинтересовался он.

— Мы хотим похоронить Его, как положено. Этот Человек был великим Пророком. Я не считаю, что Он был виновен в том, за что Его осудили.

— Разумеется, Он не был виновен, — подтвердил Пилат. — Разумеется! Но что поделать? Не все там у вас такие рассудительные, как вы. Ваши священники, и фарисеи, да и толпа в один голос вопили: «Распни! Распни!» Если бы я им отказал — начались бы неприятности, стычки, настоящий бунт. Пришлось бы высылать солдат для восстановления порядка. Лучше пусть умрет один — как вы Его называете? Пророк? — чем потом придется убивать многих. Я вовсе не изверг, хоть я и слыхал, что иудеи считают меня извергом. Я стараюсь следовать принципу умеренности. Да разве до философии тут, когда вокруг одни безумцы? Одного сумасшедшего еще можно упрятать в темницу без окон без дверей, но что делать, если сходит с ума весь народ? Приходится его безумие терпеть. Ну и вывели же меня сегодня из терпения ваши соплеменники! Кайафу и Ионафана будто бешеная собака укусила: вздумали мне угрожать! Так я им показал! Что? Они этого долго не забудут! Вы, небось, слышали, как они тут раскричались: «Сотри это! Напиши то! напиши, что Он Сам велел называть Себя Царем…» Только я им не уступил. Пусть не воображают, что я их испугаюсь! Поделом им! Вы сами–то читали? «Царь Иудейский». — Пилат засмеялся. — Это все должны были прочесть. — Он потер руки. — И вообще этот ваш Синедрион вообразил, что я буду плясать под их дудку, как обезьяна на привязи. — Прокуратор издал злые гортанные звуки. — Пусть они выбросят это из головы. Можете им так и передать! Здесь я решаю и буду решать! Кесарь на Капри, а Пилат в Кесарии… — он прыснул смехом, довольный своим высказыванием; я тоже с облегчением улыбнулся, потому что меня уже начал беспокоить тон его монолога.

На пороге атриума стоял сотник.

— Ну и как там? — спросил Пилат.

— Все так и есть, игемон, как сказали иудейские учителя. Галилеянин мертв. Для верности я проткнул Его бок. Полилась кровь с водой.

— Значит, правда… — вполголоса сказал прокуратор. — Умер. — Он обратился к нам: — Говорят, при жизни Он делал чудеса, лечил, даже воскрешал. Кто–то рассказывал моей жене… Так обычно и бывает: эти чародеи показывают свои фокусы, а коснись дело их самих — кончают дни так же, как и любой из нас. Глуп этот мир и все в нем глупо кончается, а всех глупее тот, кто ищет в этом смысл! — Пилат подозвал слугу–сирийца: — Дай–ка мне папирус! — Прокуратор написал несколько слов, а слуга прибил печатью.

— Держите, — сказал Пилат. — Предъявите это и можете забирать тело Галилеянина…

Мы отвесили благодарственный поклон. Однако я был уверен, что дело этим не кончится. Меня удивляло, что Пилат не стал выставлять условий. Мы оба с Иосифом в кошельках за поясом припасли с собой золото, решив, что если этого окажется недостаточно, то мы выдадим Пилату долговую расписку.

— Сколько велишь заплатить за тело, досточтимый прокуратор? — спросил я.

На лице Пилата отразилась борьба. Он уже было собрался назвать цену, как вдруг что–то его остановило. В раздумье он прошелся по атриуму, приблизился к балюстраде террасы, тер свой выбритый подбородок. Солнце опускалось все ниже, садясь за холмами где–то в направлении Азота. Группа людей и крестов на Голгофе были освещены так ярко, что их очертания почти пропали, и торчащая скала казалась пустой.