Письма Никодима. Евангелие глазами фарисея

Пилат — среднего роста, широкоплеч, мускулист, с большими бесформенными руками и лысиной, с которой свешиваются скудные светло–рыжие пряди. Он ступает тяжело, как медведь, любит похлопывать людей по плечу, и время от времени разражается шумным смехом. Я наблюдал, как они прогуливались с Антипой по саду и беседовали. Они производили впечатление обнюхивающих друг друга собак. Было видно, что один другому стремится продемонстрировать, что встречается исключительно по своей доброй воле, но, однако, осознает, что другому это приказал сделать Вителлий. В действительности же они оба — игрушки в руках легата. Когда они вернулись из сада, Пилат подошел, чтобы нас поприветствовать. Мы стояли у стены. Он приближался к нам, широко улыбаясь, словно сотник, оглядывающий новобранцев. По дороге он шутливо похлопал ладонью по животу одного из арабских вождей, другого тряхнул за бороду, то и дело принимался хохотать, строил рожи, заговорщически подмигивал — одним словом, было нетрудно догадаться, что этот человек чувствует себя в своей тарелке только в конюшне или в казармах. Арабские вожди, похлопываемые со всех сторон, словно лошади, отвечали блеющим бараньим смехом, однако в глубине их черных глаз таилась злоба. Надо признать, что по отношению к нам он вел себя менее бесцеремонно. Только к одному Ионафану он обратился как к хорошему знакомому. «Как поживаешь, Иона?» — произнес он, растянув губы в гримасу, призванную означать дружеское расположение. «Да, кстати, — вдруг сказал он, словно вспомнив о чем–то, — Когда вы привезете мне деньги?» — «Мы их как раз собираем», — ответил Ионафан, кланяясь. «Собираете, — усмехнулся Пилат. — Собираете, — он грубо рассмеялся и прищурил глаза, — Меня не обманешь. Чего вам собирать? Достаточно запустить руку в казну, а уж там золота хватит. Я–то знаю. Говорю тебе: поспешите…» — и он наполовину в шутку наполовину всерьез погрозил Ионафану пальцем. Желая отвлечь внимание прокуратора, Ионафан указал на меня: «Вот, досточтимый прокуратор, равви Никодим, великий ученый и фарисей, член Синедриона. „Приветствую вас!“ — Пилат небрежно махнул мне рукой. „Фарисей?“ — вдруг удивился он, словно это слово что–то ему напомнило, потом, помедлив, спросил: „Это те, что говорят о жизни после смерти, о награде, о наказании, о духах? Так, что ли?“ — „Да, досточтимый Пилат, — поспешил ответить Ионафан, — равви Никодим — один из самых уважаемых ученых–фарисеев“. Пилат зашелся рычащим смехом солдата, для которого в сравнении с умением ударить в строю боевой когортой или взять крепость, все прочее — вздор, волнующий только глупцов. „Любопытно, любопытно. Духи, значит, вот так летают, да? — спрашивал он, подняв руку и перебирая пальцами в воздухе. — Моя жена — большая любительница таких историй. К ней тоже ходят какие–то фарисеи и что–то болтают о духах. Но мы–то знаем, в чем тут дело! Правда, Ионафан?“ — Он положил свою огромную лапищу на плечо сына Ханана, и дворец снова огласил его рыкающий гогот. Вдруг Пилат сделал движение, будто намеревался своим молоткообразным кулаком гладиатора ударить меня в живот. От одной мысли об этом у меня потемнело в глазах. Но он прошел мимо и направился к другим гостям, все так же рыча и похлопывая всех по плечам.

Веселье с каждым днем набирало размах. Пир не стихал ни на минуту. В какой–то момент я увидел Пилата, который с венком на голове, опираясь на двух танцовщиц, через стол разговаривал с Иродиадой, возлежащей с другой стороны. Эта женщина, несмотря на свой возраст, умеет пленять мужчин. Линии ее тела сохранили великолепную стройность: она выглядит чуть ли не девушкой. Когда она следит за Антипой своими блестящими черными глазами в оправе длинных ресниц, взгляд ее выражает заботливую нежность; трудно поверить, что эта женщина осквернила себя связью с одним из своих дядьев, потом изменила ему и бросила его, для того чтобы жить с Антипой, тоже приходящемся ей дядей. На ложе Иродиады, у ее ног, сидела маленькая девочка с неразвитыми формами, смуглая и худенькая. Когда я вижу детей, у меня перед глазами сразу встает Руфь. Я подумал, что это придворная девка, а оказалось, что это ребенок Иродиады и Филиппа. Мать приучает ее к обществу, и девочка озирается вокруг огромными черными глазами.

Несколько секунд я прислушивался к разговору Пилата и Иродиады: она убеждала его, что ее новый муж желает стать ему самым сердечным другом. „Вот увидишь, досточтимый прокуратор, сам в этом убедишься, когда настанет момент, и у тебя будет нужда…“ — „Что мне может от него понадобиться?! — произнес тот с чванливой самоуверенностью, обгладывая индюшачью ножку. — Но раз ты так говоришь, — он бросил кость за спину, — я готов тебе поверить“. Он отер губы внешней стороной ладони и продолжал смотреть на женщину. „Клянусь Гекатой, у тебя роскошные плечи, Иродиада“, — заметил он, одновременно поглаживая спину одной из танцовщиц.