Письма: Николай Эрдман. Ангелина Степанова, 1928-1935 гг.[с комментариями и предисловием Виталия Вульфа]

Сейчас три часа, значит, у тебя семь. Если ты здоров, то, наверное, сражаешься в волейбол. Надеюсь, что в ответ на эту открытку ты похвастаешься визитом к зубному врачу. Мелькают станции, скоро Рыжикины края, Тюмень. Надо бы написать ему, но нет сил. Мысли грустные, сердце болит, и физиономия в зеркале выглядит неважно. Не ругай меня за отчаянные открытки, за мучительную боль разлуки — кому мне пожаловаться, как не тебе. Ничего, я еще буду сильной и бодрой. Желаю тебе хорошо работать и обещаю тебе тоже. Я с тобой всегда, всеми мыслями и делами. Не забывай моих поцелуев и не изменяй им.

Лина.

* * *

24 августа

Поезд так летит, так качает, что я боюсь, что ты не разберешь каракули моих открыток. Едет много иностранцев, приходим на станции раньше расписания; чистота, проводники и ресторан безукоризненны. Ночью старалась выдумать веселые рассказы о доме отдыха для мхатовцев, но мысли неслись к тебе, и ничего не выходило. Хотелось протянуть руку, как я протягивала в первые ночи Енисейска, чтобы, дотронувшись до тебя, увериться, что это — действительность, что ты со мной рядом, что я счастлива и что это никогда не кончится. Сейчас трудно, но надо верить и надеяться. Целую моего замечательного, чудесного, друга моего единственного.

Лина.

* * *

25 августа

В Свердловске слез мой спутник, который вконец замучил меня своей болтливостью, на смену ему пришел дядя поспокойней. Ночью сплю плохо: все думаю, думаю без конца. С того момента, как я очутилась на пароходе, мир сделался большим-большим и страшным и тяжело думать о жизни в нем! Приходи почаще посидеть со мной своими записочками, пиши мне только два слова кроме «Целую. Николай». Не сиди, не мучайся над письмами ко мне, не надо мне таких писем! Целую тебя, счастье мое, друг мой единственный.

Лина.

* * *

25 августа

Еще одни сутки подходят к концу. Поезд мчится, везет меня в несчастливую, одинокую жизнь. Очень хочу, чтобы моя невеселая любовь была нежной спутницей твоего одиночества, чтобы она утешала и помогала, как помогает твоя нежность, оставшаяся в записной книжке. Давай улыбнемся друг другу и подумаем о хорошем. Целую.

Лина.

* * *

26 августа

Через несколько часов Москва. Все позади. Благодарю тебя, любовь моя, за счастливые дни, мечтаю о них вновь. Не забывай, не оставляй меня. Давай помогать друг другу — жить так трудно. Целую твои руки, обнимаю тебя, ненаглядный мой.

Лина.

* * *

Сегодня получил Твою телеграмму из Москвы и три открытки с дороги. Ты настолько еще в моей комнате, что, читая их, мне казалось, что я слышу Твой голос. Линушенька, разве Ты не получала в Красноярске телеграммы Н.Р. Он отправил ее вместе с моей. В моей говорилось о любви, в его — о здоровье. На другой день после Твоего отъезда ко мне заявилась гихловская дамочка, я принял ее с перекошенным лицом, но старался быть любезным, не знаю, удалось ли мне это? Когда Ты ушла на пристань, я хотел еще раз попрощаться с Тобой, открыл окно, но Тебя уже не было, тогда я пробежал в крайнюю комнату, высунулся из окна на улицу и все-таки Тебя не увидел. Не знаю, почему, но от этого мне стало еще грустней. Целую Тебя, родная, замечательная моя Худыра.

Николай.

* * *

3 сентября

Вчера разговаривала о тебе со своим знакомым[11]. Он считает твое пребывание в Енисейске нецелесообразным и спросил меня, в каком промышленном центре ты хотел бы находиться, какой город тебя интересует. Речь шла о Магнитогорске, Новокузнецке и Свердловске. Я не смогла ответить, и он поручил спросить тебя письмом об этом. Разузнав и обдумав, я остановилась на Свердловске, как на самом крупном городе с бурным строительством, с большим культурным центром, где есть хороший театр, кино и т.д. Это письмо пишу на случай, если ты не получишь моей телеграммы, посланной сегодня утром и на которую жду ответа. Получив это письмо, дай мне телеграмму с указанием выбранного тобой города. Сделай это немедленно, октябрь на носу, тебе надо поспеть на пароход. Целую тебя крепко, желаю всего хорошего, надеюсь, что в дальнейшем наши встречи будут доступнее, возможнее, ведь два-три дня пути — это не девять. Будь здоров, роднуша моя.

Лина.

* * *

5.09.34 г.

Сегодня было совсем собрался на Ангару, даже вещи собрал, но, как и всегда у меня бывает, в последнюю минуту все пошло прахом.

Получил утром Твои открытки — опять три сразу. Как хорошо, что в Красноярске не было Никонова. Ты сама себя устраивала на поезд — по крайней мере, ехала по-человечески. Могу себе представить, как Ты измучилась.

Все время чувствую какую-то тяжесть оттого, что не проводил Тебя на пароход, и до сих пор не могу от нее отделаться. Жду не дождусь твоего московского письма — все ли у Тебя ладно, милая? После Твоего отъезда у меня наступила прежняя енисейская жизнь — дни стали похожими один на другой, как мои письма. Не сердись на меня за них, Линуша.

Читаю о съезде писателей. О сатире говорил Пантелеймон Романов[12]. После таких защитников ее действительно надо запретить. Как работается Тебе, родная? Здорова ли? Целую Тебя, длинноногая. Спасибо за все.

Николай.

* * *

5 сентября