Письма: Николай Эрдман. Ангелина Степанова, 1928-1935 гг.[с комментариями и предисловием Виталия Вульфа]

Как-то Елена Кузьминична Елина спросила Николая Робертовича: «Почему вы называете Линочку, изящную, грациозную, тоненькую, легкую, некрасивым грубым прозвищем Худыра?» Он ответил: «Елочка, это не грубое, это прекрасное прозвище. Худыра — это так же прекрасно и красиво, как Земфира. Но Земфир много, а Худыра одна, мною рожденная, она моя сокровенная и вмещает в себя все прелести, которые вы перечислили и много-много других, в этом слове таящихся. Аналогичное по смыслу Худыре русское слово „зазноба“ тоже может показаться неблагозвучным». Читаю стихи, кажется, Уткина: «Что же дали вы эпохе, живописная лахундра?» Николай Робертович: «Как? Как? Повтори». Я повторяю: «Живописная лахундра». Смеются и Елина, и Эрдман: «Ты что, не знаешь блатного языка? Лахудра, а не лахундра. А как матерятся слышала?» — «Нет, при мне никто никогда не матерился». Оба: «Ну, это какой-то птенчик!» Потом переделали птенчика в Пинчика, и это прозвище прижилось.

Предчувствие меня не обмануло, свидание состоялось — на другой день я получил Твое письмо от 16-го. Пока нет заносов, письма идут около десяти дней. Сегодня началась метель, и я боюсь, что хорошие дни кончаются. По Енисею уже можно ходить, а это говорит о том, что пришла настоящая сибирская зима. Холод мне не страшен, я это доказал Тебе своим дежурством у Большого театра и прогулкой в Зоологический сад, но меня страшит, что может испортиться дорога, и почта начнет опаздывать. Твои письма греют меня больше мейерхольдовской шубы и хозяйской печки. А шуба, нужно сказать, теплая и печка жаркая.

Очень меня огорчили мамины беспокойства. Я написал домой несколько писем, в которых без всяких прикрас описываю свою сытую и благополучную жизнь. Я писал Борису, что я боюсь, что буду жить в Енисейске лучше, чем в Москве. И я пишу Тебе, если Ты будешь тратить на меня деньги, я уеду в Туруханск — туда посылки не доходят. Поймите вы, чудаки, что я не институтка и не рождественский мальчик (и даже вообще не мальчик), что я не умираю с голоду и что в Енисейске люди живут с самого рождения. Из дома мне прислали уйму денег, вчера пришла Твоя посылка, скоро придет вторая, и обещай мне, что до моей просьбы — последняя Твоя. Я очень нуждаюсь в Твоих письмах, в Твоих ласковых словах. Больше я ни в чем не нуждаюсь — у меня есть все, вплоть до внимания друзей. Даю слово ничего от Тебя не скрывать, и если я закричу «караул», Ты первая это услышишь.

Все эти дни перевертывал с боку на бок сюжет своей пьесы. Сегодня поставил его на ноги (кажется, придумал конец). Надеюсь к первому приделать к нему голову и пустить в жизнь. Как было на «Баядерке»? Как идут дела с новым шофером — не завез ли он Тебя в тупик? Как Елочка? Как Ты, моя худенькая? Здорова ли? Скоро ли новоселье? Что нового разучиваешь для концертов? Не сиди дома, счастье мое, ходи «в люди». Еще раз спасибо Тебе за все. Целую. Николай.

P.S. Прошла ли где-нибудь «Ложь»? Всем привет.

* * *

Москва,

проезд Художественного театра.

Художественный театр Союза ССР им.Горького,

Ангелине Осиповне Степановой.

3 декабря 1933 г.

Не писал Тебе несколько дней, потому что подготовлял убийство. Вчера я зарезал свою пьесу. О покойниках говорят хорошо или вообще не говорят. Не будем же о ней говорить — для нее это будет самое хорошее, и для меня тоже. Все Твои открытки я получил. Я их разложил по числам и читаю как роман с продолжением. Проклятый снег, наверное, опять задержал где-нибудь почту — уже три дня город сидит без писем. Хозяин ставит радио, говорит, что иногда бывает слышно Москву. Если в Енисейске прозвучит Твой голос, даю слово, всю свою остальную жизнь работать для Радиоцентра.

Переехала ли Ты, моя строительница? Кто пил за Твое счастье на Твоем новоселье? Я не могу с Тобой чокнуться даже издали — вина здесь нет. Целую Тебя, моя ненаглядная, будь счастлива. Николай.

P.S. Обнимаю Елочку. От Володи ничего нет.

* * *

Москва,

проезд Художественного театра,

Художественный театр Союза ССР им.Горького,

Ангелине Осиповне Степановой.

12 декабря 33 г.

Конечно, я не утерпел и открыл посылку, как только принес домой. Я писал Тебе, что не буду ее трогать до 19-го, но это оказалось низкопробным хвастовством. Умудренный сладким опытом, я знал, что если в посылке есть папиросы, то в папиросах таится какая-нибудь неожиданность. Сознаюсь, я даже знал какая — маленькая записочка с ласковым словом в начале и с поцелуем в конце. Когда я отодрал деревянную крышку и на меня взглянула «зарвавшаяся кокетка», я еще раз понял, что Енисейск — город сюрпризов.

Целую Тебя, волшебница.

Теперь поговорим серьезно, как хозяйка с хозяйкой. Я пробовал на Тебя кричать — не помогло, попробую подействовать на Тебя лаской. Милая, хорошая, нежная, чудесная, тоненькая, замечательная, внимательная, длинноногая, трогательная, красивая, пятое-десятое — не нужно больше посылок. Ты переезжаешь, Тебе нужны деньги и гораздо больше, чем их удается достать, а Ты посылаешь мне свои «концерты», как будто я здесь умираю с голоду. Ты хочешь возразить, но не можешь, потому что в этот момент я Тебя целую.

* * *

12 декабря 33 г.