Письма о письме

пьян, немного, как обычно, да. Шопен заводится под пальцами… кого? Пеннарио, Рубенштейна? слух у меня не настолько хорош. Кости Шопена мертвы, а с крыш стреляют, и я сижу в грязной шумной кухне в аду и пишу Генри Миллеру. еще пиво, еще пиво. я исхожу из теории небросания: я не намерен бросать писать, если все ко мне вернется, я не собираюсь бросать, если даже мне пришлют хор блядей, который станет пинаться в мои глазные яблоки, и шестимальчуковый комплект педовых барабанщиков, что примутся отстукивать на бонгах боповый твист гаваны боже мой. Я начал, когда мне уже исполнилось 35, и если подожду еще 35, мало что от меня останется. стало быть, мне сегодня сорок пять, и я пишу Генри Миллеру. годится. Думаю, Док Финк думает, что я сноб. Я просто не верю, когда стучатся в дверь. Я всегда был одиночкой. Буду прям: мне не нравится большинство людей – они меня утомляют, путают, имают мне глазные яблоки, грабят меня, врут мне, ебут меня, дурачат меня, учат меня, оскорбляют меня, любят меня; но главным образом они говорят говорят ГОВОРЯТ, покуда я себя не чувствую кошкой, которую в жопу пежит слон. все это мне просто никуда не годится, очень уж много чего не годится мне. на фабриках и бойнях им очень уж некогда разговаривать, и за это я желаю поблагодарить доброту моего богатого начальства. даже когда мое начальство меня увольняет, я никогда не слышу их голосов, а я самый бросающий работу и увольняемый сукин сын, какой только вам встречался; но я никогда не слышу их голосов: там все тихо, нежно и учтиво, и я просто оттуда выхожу и даже не думаю о том, чтобы кого-нибудь подстрелить с крыши. Я думаю, что ж, неделю отосплюсь, а потом стану озираться. или поеду домой и собью какую-нибудь жопку, и буду пить всю ночь. такое вот. Я идеально вписываюсь в такие планы. Говно я. но все равно одиночка. и вот теперь у меня опубликовано несколько стихотворений, и мне стучатся в дверь, а я все равно их видеть не желаю. разница тут в том, что если ты одиночка и никто, ты псих; если ты одиночка и немного известен – тогда ты сноб. они всегда найдут подходящий колодец, куда тебя сунуть, куда б ты ни дергался. даже эта женщина тут, ей надо постоянно меня поправлять. что бы я там, к черту, ни говорил. Просыпаюсь я утром и говорю: «Господи, ну и жара». а она в ответ: «Ты просто думаешь, будто жарко. а сейчас не так жарко, как вчера. А если б ты был в Африке…». такое вот.

где это я? еще пива? конечно.

ну вот теперь маленькой девочке хочется поработать на печатке. ладно, работай, детка, работай. Я подымаю ее на руки. и тут она прудит: «Черт бы драл, говорю я ей, ты разве не видишь, что пишу Генри Миллеру? не видишь, что мой 45-й день рожденья?»

в общем, я надеюсь, вы получили 3 «Рас [пять] я». Уэбб дал мне 16, чего не следовало делать, потому что я склонен раздавать их всем, кто рядом окажется, пока я пьяный плюс мои картины, но картины паршивые, думаю, я все пытаюсь, чтоб желтый цвет просвечивал сквозь другие краски, может, как мой хребет. ну да, желт и ссыклив; я трус, и я крут, и устал я, и пьян, и жизнь расползается, как пердеж, а я сквозь нее прохожу. Все думаю про [Д. Г.] Лоренса, как он коров своих доил, все думаю про его Фриду, я рехнулся; все думаю про лица на фабриках, в тюрьмах, в больницах. Мне этих лиц не жаль; я просто не могу их различить. как ягоды, что колышутся на ветру, как птичий помет на статуе жизни. черт бы драл. еще пива. ну вот, заиграл Франк. берем то, что в руки идет. хотя С. в Р. неплоха. когда я был женат на той миллионерше, я валялся на коврике пьяный и слушал Симфонию Ф. в Р., а она сидела и говорила: «Мне кажется, эта музыка – уродство!», поэтому я тут же и понял, что миллион сгинул. Мне с ней не удавалось. и в подтверждение этого, той ночью, когда я ее ебал в спальне, все полки рухнули, и цветочные горшки, и безделушки свалились мне на спину и задницу. В смысле, работаю-то я хорошо, но не настолько хорошо. она считала, что уродство и когда я рассмеялся тогда и присобачил все на место, и увидел, как миллион уходит, уходит… «Мне не нравится мужчина, который себя высмеивает, мне не нравится мужчина, который смеется над собой. Мне нравится мужчина, у которого есть гордость», – сказала мне она. ну, а я вынужден смеяться, потому что я смешон; я сделан лишь временно, я сру и подтираю себе жопу, во мне полно соплей и слизи, и жучков, и грандиозных блажей… но на самом деле я говняшка, говняшка и всё. потому вот сперва там был один гладкий с лиловой булавкой в галстуке и культурным голосом. но в итоге она закрутила с эскимосом, японским рыбаком и учителем, Тами, по-моему, его звали, зовут. Тами и достался миллион; а мне палка. Наверно, Франка они не слушают.