Письма о русской поэзии

«Однако, – пишет он, – к научной поэтике, да и к филологии в целом, рецензируемая книга имеет весьма отдаленное отношение». Вот именно – однако! Зачем ненаучной книжке посвящать глубоко научную рецензию? «Миры…» располагаются «между» филологией, философией и собственно литературой. Как бы выглядел человек от науки, решивший разгромить за ненаучность гершензоновскую «Мудрость Пушкина» или «Мастерство Гоголя» Андрея Белого? Перцов пишет: «В предуведомлении к изданию, которое написано известным философом А. Пятигорским, так прямо и сказано: это исследование (…) неисторично по своей методологии, произвольно в своих интерпретациях и создано без каких-либо претензий, кроме желания показаться интересным». Пересказывая предисловие, Перцов, мягко говоря, не точен. Внеисторичность, о которой говорит лондонский философ, совершенно особого рода: «То есть история – все время здесь, но не она объясняет текст (сама она бессознательна), а текст выбирает для нее смыслы. История виртуальна, бесформенна. Только свобода наделять ее смыслом превращает ее из «пустой фатальности» в конкретность живого содержания. Другой свободы у Поэта – нет, фактически декларируется авторами книги. Книга не говорит читателю, что она – последняя из книг о поэзии Мандельштама. Но она говорит о возможности того дистанцирования от поэта и его истории, которого эта история никогда бы не разрешила ни ему, ни его исследователям». Наш внеисторизм след в след мандельштамовскому: «Хлебников не знает, что такое современник. Он гражданин всей истории, всей системы языка и поэзии. Какой-то идиотический Эйнштейн, не умеющий различить, что ближе – железнодорожный мост или «Слово о полку Игореве». Поэзия Хлебникова идиотична – в подлинном, греческом, неоскорбительном значении этого слова». Эту мысль («Кого вопросы дня не шевелят…»), благодаря Бродскому, поняли в конце концов даже самые нерасторопные любители поэзии, но Перцову еще далеко. Пятигорский, уверяет он, находит наше сочинение всего лишь интересным. Н. П. превращает это понятие в устах Пятигорского в уничижительную оценку. Между тем, интересность – высший комплимент этого философа. Он говорил про одну вышедшую недавно книгу: «Это хуже, чем неправильно, это банально!» В одном из интервью Пятигорский настаивал: «Людям, с которыми я общаюсь философски, я все время предлагаю задавать реальные вопросы. Реальный вопрос – это не то: правилен ли марксизм или психоанализ или нет, потому что их правильность или истинность

уже установлены внутри

марксизма и психоанализа. Так что этот вопрос философски бессмыслен. Скорее человек должен решить для себя другой, видимо, вопрос: а хочу ли я всего этого? Правильно или неправильно – это вообще дело десятое. Гораздо важнее для человека понять, как он сам хочет мыслить! И, конечно, о чем он хочет мыслить!».

[157] Пруст упрекал Виктора Гюго в том, что тот мыслит, вместо того чтобы давать

мыслить. Мысль – это не то, что я знаю, а то, что могу узнать и предложить как возможность мысли для другого. А перцовская наука предписывает думать об определенных вещах определеннейшим образом для того… чтобы вообще не думать. Беда Н. П., главная задача которого – стеречь и не пущать, даже не отсутствие мысли, а держимордовский запрет на сознание как таковое. Его цеховая террорологика обязывает душить любую свободную мысль. «У человека, – диагностировал Розанов, – две ноги: и если снять калоши, положим, пятерым – то кажется ужасно много». Перед нашей мечетью тот же ужас.

Методологическая критика рецензента сама критики не выдерживает в силу того простейшего обстоятельства (оговоренного, между прочим, в авторском предисловии), что никакого метода у нас попросту нет. По Перцову выходит, что ничего кроме дикого и абсолютно произвольного подверстывания иноязычной лексики к таким же произвольно выбранным точкам того или иного текста у нас не встретишь. На самом деле любая локальная межъязыковая игра поверяется и проверяется целостным прочтением текста (или группы текстов). В «Мирах…» множество опытов чтения поэтических текстов без каких-либо межъязыковых игр (мандельштамовская Ода Сталину, «Сочельник» Пастернака, «Опыт жеманного» Хлебникова и другие), но этот анализ для Перцова не существует, а жаль…