Письма о русской поэзии

[69] «…Это постижение (мира как мерцающей мыши. – Г.А., В.М.), – считает Подорога, – Введенский связывает с номинативной редукцией (мы теперь не знаем даже, что такое “шаг”, ни что такое “каждый”, ни что такое “камень”, не знаем даже, что такое “мышь”). Мы теперь не знаем имен и видим лишь мерцание множества “точек времени”, которые разложили движение мыши настолько, что она превратилась в сплошное мерцание. Видим, пытаемся подсчитать эти ускользающие мгновения мерцаний, но усилия напрасны – время останавливает свой мышиный бег, ибо мышь перестает быть мышью и становится миром. Другими словами, слово “мышь” больше не может быть означающим, ему не удержать эти точки времени, их “посев”, ту непостижимую быстроту “мира”, который стала мышь. ‹…› Имени “мышь” больше не существует, и язык не в состоянии доказать нам обратное» (К вопросу о мерцании мира. Беседа с В.А. Подорогой. – «Логос». 1993, № 4, с. 145-146).

[70] Там же, с. 146.

[71] Так, например, у Хармса: «Части [мира] отвечали: Мы же маленькие точки. И вдруг я перестал видеть их, а потом и другие части. И я испугался, что рухнет мир. Но тут я понял, что я не вижу частей по отдельности, а вижу все зараз. Сначала я думал, что это НИЧТО. Но потом понял, что это мир (то есть другой, новый, воссозданный заново. – Г.А., В.М.), а то, что я видел раньше, был не мир» (Даниил Хармс. Полет в небеса. Л., 1988, с. 314; ср. у Введенского – I, 146-147).

[72] Даниил Хармс. Полет в небеса. Л., 1988, с. 146.

[73] Марсель Пруст. В поисках утраченного времени. В сторону Свана. Л., 1992, с. 7 (пер. А.А. Франковского).

[74] Артуро Перес-Реверте. Клуб Дюма, или Тень Ришелье: Роман / Пер. с исп. Н. Богомоловой. М., 2002.

[75] Елена Душечкина. Светлана. Культурная история имени. СПб., 2007, с. 16-17

[76] В.А. Жуковский. Полное собрание сочинений и писем в двадцати томах. Т. 3. Баллады. М., 2008, с. 32-33.

[77] Подробнее см.: В.Я. Мордерер. Бенедикт Лившиц. «Игра в слова». – Михаил Кузмин и русская культура ХХ века. Тезисы и материалы конференции 15-17 мая 1990 г. Л., 1990, с. 90-95.

[78] В переводе Семена Рубановича:

И, чтобы смыть всю горечь без следа,

Вберу я яд цикуты благосклонной

С концов пьянящих груди заостренной,

Не заключавшей сердца никогда.

Шарль Бодлер. «Лета»

[79] Пастернак писал: «Царство растений так легко себе представить ближайшим соседом царства смерти. Здесь, в зелени земли, между деревьями кладбищ, среди вышедших из гряд цветочных всходов, может быть, блуждают наши чаяния воскресения мертвых и жизни будущего века. Вышедшего из гроба Иисуса Мария не узнала в первую минуту и приняла за другого. Ей представилось, что это вышедший из питомника при погосте садовник. (Она же, мнящи, яко вертоградарь есть…) Как естественно вообразимы этот выход из-за гущи кустов и деревьев и кратковременность нечаянной встречи на ходу, с предостерегающим: “Не прикасайся ко мне, Мария”…» (III, 618).

© 2001 Журнальный зал в РЖ, "Русский журнал"

This file was created

with BookDesigner program

bookdesigner@the-ebook.org

14.01.2009