Письма об Осташкове

- Новоторы17 - воры, да и осташи хороши, - как будто про себя сказал красивый молодой человек, покачиваясь на стуле.

Я делаю легкое возражение и указываю на поголовную грамотность в Осташкове как на факт весьма знаменательный.

- Помилуйте! Что ж тут знаменательного? Это все вздор! - отвечает должностное лицо в припадке отрицания. - Все вздор! Невежество полнейшее. Да и какого он черта будет читать? Позвольте вас спросить.

- А библиотека?..

- Библиотека!.. - иронически повторяет должностное лицо. - Нашли библиотеку. Да вы не знаете ли, извините, не имею чести знать вашего имени?

- Василий Алексеевич.

- Знаете ли вы, почтеннейший Василий Алексеевич, что такое библиотека?

Пауза. Мы смотрим друг на друга.

- Ведь, это, батюшка, четыре тысячи двести тридцать восемь томов.

Понимаете? Четыре тысячи двести тридцать восемь томов, ну и кончено, и весь разговор. У нас-де вот четыре тысячи двести тридцать восемь томов; у нас двести тысяч в банке; у нас его превосходительство всегда довольны остаются. Ведь это все у нас, а у вас что? У вас этого нет. У! У! У вас нет, у вас нет! А у нас есть, а у нас есть! Вот вам и библиотека! Помилуйте, что тут может сделать грамотность, когда у меня в брюхе пусто, дети кричат, жена в чахотке от климата и тачания голенищ? Что толку в том, что я грамотный, когда мне и думать о грамоте некогда? Бедность одолела, до книг ли тут? Ведь это Ливерпуль18! Та же монополия капитала, такой же денежный деспотизм; только мы еще вдобавок глупы, - сговариваться против хозяев не можем - боимся; а главное, у них же всегда в долгу. А праздник пришел, я первым долгом маслом голову себе намажу и к обедне, потом гулять на бульвар или в театр. Нельзя же, у меня развитой вкус; тщеславие дурацкое так и прет меня врозь. Баба готова два дня не евши сидеть и детей поморить голодом, только бы на бульвар в шляпке сходить да на житном в беседочке посидеть. Разврат! Девчонка, вон она (он указал на печку). От земли не отросла, а тоже в училище без кринолина ни за что не пойдет. Вот вы говорите там - грамотность, библиотека, школы, ну, хорошо-с. Ведь уж учат, кажется, на что лучше: и грамматике, и географии, и истории, и чему-чему не учат; и там в школе они все это отлично знают и гимны там разные поют, а не угодно ли послушать - как он говорит, когда выйдет из школы? Отчего же это от горазно, да от горажже, да от разных там письци да едци никак он отвыкнуть не может? Поглядите вы на него в школе, где он вам об Тургеневе расскажет, и потом послушайте его через год по выходе из училища, когда уж он в работу пошел и начнет в воды шкуры мочить, или из воде рыбу таскать. Вот вы тогда и увидите, какую пользу ему грамотность принесла. А тут вот еще просветители-то радеют. - Он указал на офицеров.

- Ваши солдатики-с!

Офицеры, занявшиеся было своим разговором, стали вслушиваться.

- А что? - спросил один.

- Да разные художества развивают в наших мещанах, то бишь гражданах. Все забываю. Ведь они у нас не мещане, а граждане.

- Что ж? Я дурного еще ничего не вижу в том, что они граждане.

- Да и я не вижу; только гражданами-то у нас мещане себя называют. Вчера еще он был гражданин, а сегодня, положим, в гильдию записался; попробуйте-ко его гражданином назвать, так он на вас просьбу подаст - оскорбили. Сегодня уж он купец, а не гражданин. Вы думаете, он понимает, что это такое - гражданин? Он себя потому гражданином называет, что эта кличка все-таки лучше, нежели мещанин, так же вот, как лакей у богатого барина никогда не назовет себя "лакеем", а говорит: "Я камердинер", "Я дворецкий". Вы, батюшка, не обольщайтесь этими штуками: банками там разными да театрами, - это все блестки. Вот вы поживите здесь да копните-ко хорошенько, вот и увидите, что Осташков - это маленький Китай, с той только разницей, что мы еще мышей не едим, а то ни в чем не отстали.

- Скажите, пожалуйста, - перебиваю я, - как же теперь согласить этот китаизм19, как вы говорите, с теми успехами, которые заметны здесь в городском устройстве?

- А вот поживете, узнаете, какие мы тут успехи оказываем, как мы эти разные современные польки вытанцовываем. Я вот вам как скажу: осташ кровно убежден в том, что лучше его города быть не может, что Осташков так далеко ушел вперед, что уж ему учиться нечем", а что Россия должна только удивляться, на него глядя. Кроме своей пожарной команды и Федора Кондратьича осташ знать ничего не хочет; он не шутя уверен, что там, дальше, за Селигером, пошла уже дичь, степь киргизская, из которой время от времени наезжают к нам какие-то неизвестные люди: одни за тем, чтобы хапнуть, а другие, чтобы подивиться на осташковские диковины и позавидовать им. Потом он знает еще, что где-то там за Селижаровкой есть город Питер и что ежели в Осташкове что-нибудь нездорово, то Федор Кондратьич съездит в Питер и отстоит своих осташей.

- Это так, - подтвердил красивый молодой человек, а хозяин, прихлебнув из стакана, продолжал: