Письма по кругу (Художественная публицистика)

Если это так, возьмите с собой в путь из «Демиана» и других моих сочинений те идеи, которые сделались для Вас важными. Скоро я уже не буду Вам нужен, Вы откроете для себя новые источники. Хорошие учителя на этом пути и Гете, и Новалис, и еще француз Андре Жид[2] - им несть числа.

Но, быть может, Вам удастся, несмотря на теперешнее искушение, остаться верным Вашему прежнему пути - простоте строгой и героической, но лишенной проблем жизни. Перед теми, кто готов приносить жертвы ради такого идеала, я испытываю величайшее почтение, хотя самого их идеала не разделяю. Каждый, кто идет в жизни собственным путем, - герой. Каждый, кто действительно так поступает и осуществляет то, на что способен, - герой, даже если он делает при этом нечто глупое и реакционное; он выше, чем тысячи других, которые способны только болтать о прекрасных идеалах и ничем не способны ради них пожертвовать.

Вот что смущает, когда наблюдаешь мир: прекрасные мысли, суждения и идеалы не всегда бывают у хороших и благородных людей. Иногда человек способен самым самоотверженным образом сражаться и умирать за отживших и устарелых богов, при этом он производит, вероятно, впечатление Дон Кихота, но ведь Дон Кихот - величайший герой, Дон Кихот - в высшей степени благороден. Напротив, человек может быть весьма умен, начитан и красноречив, может сочинять прекрасные книги или произносить замечательные речи, полные подкупающих мыслей и идей, и оставаться при этом всего лишь болтуном, который пасует при первом же намеке на необходимость жертвы или претворения идеалов в жизнь.

Поэтому на свете много ролей, и вполне возможно, даже единственно прекрасно и правильно, чтобы высокие противники уважали и любили друг друга больше, чем собственных сторонников. В самом деле, не один храбрый немецкий генерал питал в душе любовь и почтение к спокойному, миролюбивому мыслителю Канту, не предавая этим ни своих обязанностей, ни своего долга. Иной занимает пост, не зная даже, служит ли он еще какой-либо осмысленной и достойной цели, поскольку все эти понятия колеблются, особенно сегодня, но он не покидает своего поста и продолжает сражаться, хотя бы ради того, чтобы подавать пример служения и верности.

Во время войны, ярым противником которой я являлся, мне приходилось сталкиваться с этим десятки раз. Я встречал людей, журналистов, которые полностью разделяли мои взгляды и убеждения в политике, то есть были моими единомышленниками, но я едва ли мог бы подать им руку - так несимпатичны они мне были, такими представлялись ограниченными и своекорыстными. Напротив, я встречал других людей, верных и восторженных патриотов, офицеров, людей самых безумных представлений о невиновности Германии, о ее праве на неограниченные аннексии, и все же это были люди, которым я смело мог бы пожать руку, которых мог принимать всерьез и уважать, ибо по натуре они были благородны, они верили в свои идеалы, они не были болтунами.

Вот что, как я полагаю, Вы можете навсегда усвоить среди одолевающих Вас сегодня сомнений: программа и человек - это не одно и то же, и от противников, от непримиримых врагов можно испытать больше радости и добра, чем от единомышленников, которые являются таковыми только рассудком, только на словах.

Больше я Вам сказать ничего не могу. Я не знаю, к чему Вы предназначены. Вы предъявляете к себе высокие требования, Вы притязаете на многое, и это многое обещает. Но пока все, что Вы ни делаете, Вы делаете не во имя бога, не во имя отечества, а как верный рекрут Клаузевица, Фихте[3], Мольтке[4]. Быть может, однажды Вы придете к тому, чтобы делать нечто трудное ради него самого, не потому, что это благородно или патриотично, а потому, что иначе Вы просто не сможете. Тогда Вы будете близки к цели, к которой идут все истинно ищущие.

Д-ру М.-А. Йордану [1]

Ответ на открытое письмо «Миссия поэта» 1932

Высокочтимый господин д-р Йордан,

Ваше открытое письмо под заглавием «Миссия поэта» дошло до меня и глубоко тронуло, поскольку оно написано от сердца и с добрыми намерениями, и, хотя я предполагаю, что всеми своими помыслами Вы связаны с католической церковью, Ваше письмо отнюдь не кажется мне пристрастным. Кое в чем, я думаю, мы с Вами друг друга не поймем, ибо наши исходные данные слишком различны, но по многим важным пунктам я вполне могу дать Вам ответ, и, если он даже Вас не удовлетворит, Вы признаете мою искренность.