Письма полковнику

Здравствуй, папа.

Оказывается, это единственное, что я еще могу. Писать тебе. Зная: ты — в соседней комнате. Письмо, которое ты никогда не прочитаешь, теперь я уверена в этом больше, чем когда бы то ни было. Нельзя, чтобы ты сейчас прочел такое вот письмо. Но я не могу, не могу поделать ничего другого. Не могу держать в себе. Но и поговорить с тобой — не могу и не знаю, смогу ли когда-нибудь.

А кроме тебя, мне тут не с кем говорить. Ты, наверное, не сумеешь себе представить, что это такое — чужой мир. Мир, где живут миллиарды людей, — и никто из них, ни один…

Нет. Я сама себя обманываю, а возможно, это просто спасительный маневр подсознания, которое стремится отсечь, спрятать, забыть… Исходник тут не при чем. У меня нигде никого нет, кроме тебя. И я не знаю, есть ли у меня ты. Но всё же пишу, потому что это единственное…

Хожу по кругу. Страшно. Если я не разорву его сейчас, могу остаться в нем навсегда.

Я должна.

Не всё сразу, папа, ты ведь поймешь? Лучше я начну с конца. С нашей теперешней жизни. Ты, наверное, воспринимаешь ее совсем по-другому. Может быть, тебе еще тяжелее, чем мне: я ведь всё это время прожила, как в тумане, в ирреальности, из которой пытаюсь теперь выбраться, а конкретные обстоятельства и детали не имели для меня особого значения. Для тебя же всё это — по-настоящему. Реальное падение с громадной высоты. Любой другой на твоем месте разбился бы насмерть. Но ты сильнее любого другого. Сильнее, чем все они думали. Сильнее, чем думала я.

Ты остался жив, а значит, тебе очень больно. И я ничем не могу помочь, а ведь я хотела и, наверное, смогла бы, я чувствовала в себе силы накануне, когда заказывала телепорт… Знаешь, Панчо силой запихнул меня туда. А сам остался прикрывать… Думаю, то есть, я точно знаю — его тоже убили.

Всё перевернулось, всё оказалось наоборот. Вместо того чтобы поддержать тебя, увезти, спасти, я сама спасалась, бежала, хотя, по сути, мне было уже всё равно… Тот момент, когда оказалось, что телепорт с этой стороны никем не контролируется, забыт и бесхозен в неразберихе переворота, многое решил. Я должна была куда-то бежать, кого-то расспрашивать, что-то делать. У меня была цель — разыскать тебя. Я сузила, сфокусировала всю себя в яркую точку этой цели, оставив там, в темноте, на слепом пятне всё остальное. Только поэтому я до сих пор живу.

Мы с тобой живы, папа. Теперь я уже в состоянии осознать, как это важно и ценно само по себе. Какая она, моя нынешняя жизнь? Другая. Если ты перечитаешь мои детские и подростковые письма, то увидишь, как я стремилась к ней, к другой жизни. Как мечтала попасть сюда, в Исходник… Нет, не хочу делать ударение на грубой иронии судьбы, это слишком общее место, это неинтересно. Мне, потерявшей всё, необходимо без малейшей иронии разобраться в том, что я приобрела. Только так — раз я действительно собираюсь начать сначала.

В конце концов, прошло уже больше года. Я смогу. Я же пишу тебе, правда, папа? Я пытаюсь разобраться. Найти точки соприкосновения с этой жизнью — для нас обоих.

Вижу, как тебя раздражает наша квартира. Да, первое время мне тоже казалось, что тут негде повернуться, что стены наползают со всех сторон, а до потолка можно дотронуться, не выпрямляя руки. Но, папа, это обычная двухкомнатная квартира, здесь очень многие так живут, просто им не приходится сравнивать с резиденциями и дворцами. Тебе, конечно, труднее. Я-то совсем недавно жила в разработческом поселке…

Стоп. Этого нельзя вспоминать..

Еще язык. Ты не поверишь, я даже удивилась, мне ведь и в голову не приходшю, что ты совсем его не знаешь. Ничего, я буду с тобой заниматься. Я тебя научу, главное, чтобы ты сам захотел учиться. Но это твое и только твое дело; а пока я возьму на себя все повседневные переговоры с этим миром, таким же чужим для тебя, как и для меня самой.

Последнее мне было трудно осознать: я привыкла жить в координатах миров: Исходник, Срез, Множественные срезы… А оказалось, страны одного несчастного Исходника не менее далеки друг от друга, чем разные миры. На днях читала в газете, будто правительства всех государств намерены распоряжаться нашим Срезом сообща: готовится законопроект «Об интернационализации Среза» или что-то вроде того. Не верю. Кажется, ты не веришь тоже.

Это называется — политика. В моем бывшем мире ее не было. Отдаю себе отчет: именно она разрушила тот мир, но всё равно не понимаю до конца, что же это такое. Игра? Даже если я ошибаюсь, буду пока писать так, для хоть какой-то определенности. Ты играл в нее всю жизнь, да, папа? И продолжаешь играть даже теперь. Иногда мне кажется, что ты до сих пор надеешься выиграть.

Лучше бы нас с тобой оставили в покое. Странные люди, которые нас как бы спасли, зачем-то привезли в эту страну и поселили в эту квартиру, вроде бы помогают материально, чего-то от тебя хотят и почему-то не могут взять. Я не пытаюсь разобраться в вашей с ними игре. Но вижу, что в ней — вся твоя жизнь. Главный стержень, на котором она держится.

Если б мы могли поговорить с тобой, папа… Просто поговорить. Сначала, может, о чем-то самом обычном, из того, что нас окружает, поделиться впечатлениями и мыслями, сравнить их, поспорить. А затем понемногу, мелкими шажками, прийти к тому, что важно для каждого из нас. Высказать вслух хотя бы то, что я здесь написала… папа?!

Мы двадцать лет жили в разных мирах. Мы чужие, полузнакомые люди. Нас объединяет только общее крушение. Выбираемся мы — каждый по отдельности. Я, во всяком случае, пробую выбраться…

Когда я пишу тебе, папа, то забываю, что я теперь в Исходнике — навсегда, будто и не существует никаких других миров. Этого нельзя допускать, раз уж я решила все-таки построить здесь новую жизнь. Однако чувствую, ничего у меня не получится, пока не напишу тебе — обо всем.

Иначе я не могу.

Но, знаешь, когда-нибудь потом.

Твоя Эвита,

06.03.21.