Письма, рабочие дневники. 1985–1991 гг.

— Нет, вы ошибаетесь. С 70-го по 80-й год у нас не вышло ни одной новой книги — пара переизданий и все. Правда, нам время от времени удавалось напечататься в журналах, написать и продать какой-нибудь киносценарий, но книги не было ни одной. У Стругацких была слава скрытых диссидентов, врагов Советской власти. О нас в редакторско-издательских кругах распространяли самые невероятные слухи. В том числе, что Стругацкие уезжают в Израиль, США, ЮАР — куда только нас не отправляли. На нас обрушивался град очень резких статей-доносов в центральной прессе…

Может быть, имело место и прямое запрещение. Не знаю. Но когда чье-то имя на бесконечных совещаниях все время произносится со знаком минус, то, естественно, с этим именем никто не хочет иметь дело. В наших произведениях усматривали идеологические проколы. Времена были застойные, и самая страшная ошибка, которую мог совершить руководитель, была ошибка идеологическая. Он мог завалить план, довести организацию до полной разрухи — все, кроме идеологической ошибки, ему прощалось. Поэтому нас боялись издавать. Потом нас перестали замечать.

А вот в течение 89-го года мы выпустили книг больше, чем за все предыдущее десятилетие.

<…>

— Как вы думаете, ваши произведения тоже со временем устареют и перейдут в разряд юношеско-приключенческой литературы, как это произошло с книгами Жюля Верна, Уэллса, Ефремова, Беляева, или что-то станет классикой?

— Старение — удел любого вида искусства. Можно восхищаться фильмом «Броненосец „Потемкин“», но интерес он вызывает сейчас, согласитесь, больше у киноведов. Фантастика и кино стареют особенно быстро. Но — есть вечные вещи. Пройдет сто лет — и забудут «Мастера и Маргариту». Но пройдет еще сто лет — и этот роман откроют снова и будут наслаждаться им и удивляться его злободневности. Что касается наших произведений, то лет через двадцать пять о многих забудут или они перейдут в упомянутый вами разряд. Несколько дольше просуществуют, может быть, «Улитка на склоне», «Отягощенные злом». Может быть, «Град обреченный». Некоторые наши ранние вещи уже устарели безнадежно и необратимо.

<…>

Тринадцатого октября в рабочем дневнике АБС БН делает последнюю запись.

Рабочий дневник АБС

13.10.91

Около 13.00 позвонила Маша[66] и сказала, что все кончено.

А. умер вчера, 12 октября 1991.

Писателя «бр<атья> Стругацкие» больше нет.

Б. говорил с ним последний раз где-то в начале сентября (узнавал насчет Михаила Громова). А. говорил словно бы нехотя, он будто ждал, когда Б., наконец, кончит задавать вопросы и отстанет.

Финишная прямая. А. вышел на нее весной 1991 года. А Б.? Сегодня?

Не знаю. Финишная прямая — это когда потерян интерес к жизни.

В папке с письмами есть запечатанный конверт с адресом получателя — АНа и адресом отправителя — БНа. На конверте стоит почтовый штамп Ленинграда от 30.09.91. На обороте — почтовый штамп Москвы: 9.10.91. Тут же, на обороте конверта, БН написал: «Арк получил это письмо, но уже не смог (не захотел) его прочитать».

Семья АНа, Борис Натанович с Аделаидой Андреевной, многие поклонники творчества АНа (и в их числе члены группы «Людены») 16 октября прощались с АНом в траурном зале крематория Донского кладбища. Сергей Лифанов писал об этом 26 ноября в нижегородской «Рабочей жизни».

Из: Лифанов С. Стругацкий Аркадий Натанович

<…>

Мне повезло знать Аркадия Натановича. В августе прошлого года мы, шесть человек из группы «Людены», приехали поздравить его с 65-летием. Аркадий Натанович принимал нас дома, в обычной двухкомнатной квартире, по-настоящему богатой книгами. Встретили нас совершенно по-домашнему, снарядили тапочками, Аркадий Натанович угостил дефицитными уже тогда сигаретами. Он много и интересно говорил, охотно отвечал на вопросы, умно острил, балагурил…

И вот через год с небольшим мы снова в Москве. На Донском кладбище Аркадия Натановича провожали родные, друзья, коллеги. И мы, фэны — те, кому смогли сообщить и кто успел добраться. <…> Говорили мало и, может быть, не очень гладко, но от сердца. Клали на гроб цветы. Прощались…