Письма с Дальнего Востока и Соловков

Ho, красивые и занимательные в мокром состоянии, в засушенном они утрачивают свою привлекательность, хотя до известной степени и могут ее возстанавлівать при размачивании. На этих днях я перечел том Тургенева, его мелкие повести и разсказы. Впечатление как раз то же, что и полученное в раннем детстве. Даже удивительно (хотя теорегически я в этом давно убедился, что так и должно быть), до какой степени устойчивы детские оценки, и правильны, т. е. по юайней мере признаются таковыми в старости. Т. к. я пишу тебе время от времени литературные наблюдения, то теперь поговорю о Тургеневе. — Если сравнивать его вещи с таковыми же других русских писателей, то бросается в глаза их изящество, очевидное воздействие французов. Однако, несмотря на парижскую жизнь Тургенева, в изяществе его нет настоящей французской остроты, нет–нет, а пахнет провинцией и слегка (чуть–чуть!) дурным тоном. Салонно, но без подлинно салонной законченности. Салонная неискренность должна быть доведена до предела и чистоты, чтобы стать по своему правой; иначе, при смешении высокой игры с голосом сердца получается как у незавершенного актера. Язык отделанный, в общем чистый, вообще работа чистая. Хотя, кстати, отмечу несколько (на выборку) промахов. 1° «Довольно»: «проникнувшись этим сознанием, отведав этой патоки, никакой уж мед не покажется сладким.»; 2° «Бригадир», VII. «Каженник—идиот, чудак»; 3° «Степной Король Лир», XIII. «Дьячек… вышел, раздувая ладан в старом медном паникадиле» (раздувают угли, и притом в кадиле); 4° «Первая любовь». «В двенадцатом часу ночи подали ужин, состоявший из куска старого, сухого сыру… Ночь тяжело и сыро пахнула мне… в лицо». — Особенно слаба вещь «Довольно»—упражнения гимназиста 4 го класса, с претензией на философию. Ho эти и подобные промахи конечно не могут лишить Тургенева его места в рус. литературе: Тургенев есть Тургенев, но и солнце не без пятен. Собственно я хотел говорить тебе о первичной интуиции его, т. е. о том коренном, полусознательном импульсе, который стремится воплотить себя в образе и побуждает к творчеству, —а у Тургенева конечно все таки творчество, а не склейка. Первичную интуицию можно признать по навязчивому возвращению, хотя и в самых разных видах, одной и той же идеи, одного и того же чувства, одной и той же схемы. Первичная интуиция сама в себе невыразима, но символически она приурочивается к тому или другому выразимому впечатлению—только символически, т. е. не до конца, и именно потому, стремясь к наиболее полному ее выражению, сознание переходит от впечатления к впечатлению, от образа к образу, никогда не заканчивая этот ряд, никогда не удовлетворяясь вполне каждым из отдельных членов его. Этот ряд начинается первичными образами, элементарными с точки зрения анализа их, наиболее непосредственными и плотными с точки зрения чувственной. Эти первичные образы—цвет, запах, вкус, осязательные ощущения и т. п. —далее начинают расчленяться (кариокинезис), обро- стать, сливаться между собою в более сложные, постепенно возникает контрапунктическое построение, в котором повторяются одни и те же исходные темы, силясь выразиться если не отдельными фразами, то хотя бы целым построением, настойчивостью своей повторяемости. Интуиция стучится, многократно стучится, усиливаясь выйти из мрака подсознательной жизни в сознание, из субъективной тесноты в объективный мир, чтобы стать там оформляющей силой. —Первичная интуиция Тургенева наиболее непосредственно связана с образом женщины–владычицы, с гордым властным типом женщины, попирающей все кругом и радующейся разрушению, если оно удается и если сама она оказывается достаточно сильной, чтобы пронести идею [?] покорения, или же, напротив, гибнущей, лишь только она сошла с пути неумолимого покорения всего окружающего, лишь только она очеловечилась. Третьего нет: или женщина все губит кругом себя, или—гибнет, лишь только перестала или не захотела быть этим разрушительным потоком. Она вампир (Эллис), убийца (Колибри), хлыстовская богородица (Евлампия) и т. д. в противном же случае ей неминуемо погибнуть (Сусанна, Ася, София, Эмилия) и т. д. Если вспомнишь роман Тургенева с Виа- рдо Гарсиа, в котором он, дворянин, культурный человек, богатый помещик, вынужден был принять на себя унизительное положение почти приживальщика, то поймешь, что в образах Тургенева содержится безсознательная проекция автобиографии, именно проекция, т. е. предсказание, пророчество о себе. Образы художника—передовые волны событий его собственной жизни. Где же корень Тургеневских образов. Наибольшая доступная нам глубина—это его мать, властная (и вероятно обаятельная), деспотичная помещица, всех покорявшая, всех гнувшая и в том числе Ив. Сергеевича. Это раннее впечатление вероятно было одним из наиболее плотных выражений первичной интуиции. Еще более первичные надо искать в его произведениях, но их нет у меня под рукою. Крепко целую тебя, дорогой Олень. Сталкиваешься ли с Ел. Митр.? Относит, немецкого и французского: читай побольше, хотя бы не все понимая, но обязательства по занятиям брать нельзя, опять невоздержанность и неумение себя обуздывать. Мастер—тот, кто умеет вводить себя в рамки, а в безпредельность устремляется лишь хаос. Целую.