Письма с Дальнего Востока и Соловков

Жизнь утратила свой ритм (лишь изредка Флоренскому удавалось уловить его вновь на короткое время), и поэтому время оказывается не изнутри присущим деятельности, как это обычно мыслилось Флоренским, но внешней инородной оболочкой. Именно поэтому Флоренский говорит, например, о за- громожденности времени мелкими работами и суетой. Другими словами, деятельность в этом пространстве–времени раздроблена, почти лишена целенаправленности, «вся в мелких черточках и точках, кропотливых и малооформленных». Парадоксальным образом в этой монотонной, лишенной ритма жизни времени не существует, ибо время, мыслившееся Флоренским везде в единстве с пространством, обладает формой, предполагает направленность, а в деятельности—целеполагание. Ссылаясь на шеллингианское различие понятий Geschichte и Historie, Флоренский грустно сетует на то, что в удел ему досталась не Historie, последовательность «событий, развертывающих некоторый имманентный замысел, идею», а Geschichte—«просто бывание (Werden), последование событий, не направленных в определенную сторону». В последнем случае как раз и отсутствует восприятие времени: «Так вот, я и живу в Geschichte В доисторическом времени…» (24. ХІІ.36 г.).

Этот период действительно перекликается с пустотой Соловков. Работа в Сковородино, о которой Флоренский вспоминает и тоскует, остается тем светлым морозно–бодрящим следом в жизни, за которым как бы оказалось забытым, вмороженным в мерзлоту души наболевшее за 20–е годы. Ho в «Посвящении» поэмы «Оро» сыну Мику боль вдруг обнажается вновь:

Ты свет увидел, бедный Мик,

Когда спасен был в смутный миг.

Отец твой бегством лишь и жил,

Замуровавшись средь могил—

Могил души. Могу ль назвать

Иначе дом умалишенных? Тать

Обхитил разум их, и крик

Застыл пустой. Я к ним проник.

Там воздух по ночам густел

Обрывками сотлевших тел —

Страстей безликих, все живых;

Там стон страдальцев не затих,

Хотя сменил уже на тьму Им рок врачебную тюрьму.

В этих строках зримо предстает пространство памяти, пространство души. Автор одновременно и владелец пространства, точнее, пространство — он сам, и в то же время он — описывающий это пространство, созерцающий его, скитающийся в нем и бредущий по нему.

В «Посвящении» упомянут период, сопровождавший рождение Мика (1921 г.) и последующие годы («не два, не пять»), т. е. то самое время, которое стало уходить в небытие для о. Павла на Соловках («Я помню прошлое как сон…»).

Изучение вечной мерзлоты было конкретной основой существования з/к Флоренского П. А. на Дальнем Востоке, которое освещалось дружбой с Павлом Николаевичем Каптеревым. Подобную же роль на Соловках сыграли водоросли, занятие которыми было связано с дружбой с Романом Николаевичем Литвиновым. Водоросли, их йодистый запах, аромат моря сопутствовали детству П. А. Флоренского в Батуме: «Свои детские и отроческие года я провел в постоянном и ненасытном, и всегда ненасытимом, созерцании моря…» «…Β запахе водорослей, даже пузырька с йодовой тинктурой, обоняю то метафизическое море, как слышу его прибой в набегающих и отбегающих ритмах баховских фуг и прелюдий и в сухом звонком шуме размешиваемого жара», — писал Флоренский в 1920— 1923 гг.[2039] Позже в семье Флоренских было популярно йодоле- чение.

«Я сижу всецело в водорослях. Эксперименты над водорослями, производство водорослевое, лекции и доклады по тем же водорослям, изобретения водорослевые, разговоры и волнения—все о том же, с утра до ночи и с ночи почти что до утра. Складывается так жизнь, словно в мире нет ничего кроме водорослей» (23.111.1936 г.).