Письма с фронта. 1914–1917

Посылаю тебе сестринские письма; они для тебя будут показателем моей «известности» и тех чувств, которые создаются вокруг моей личности. Сестры милосердия – это тонкий и чувствительный аппарат, отражающий офицерские и солдатские настроения, чаще даже солдатские, так как они имеют большие сношения с ними через раненых. Они идут вслед за солдатскою любовью, тотчас же ее усиливая, оттеняя своим тоном и обгоняя. На днях выедет в Петроград сестра приданного к дивизии отряда (Ксения Николаевна, «прожектор»), она зайдет к тебе непременно, и ты ее хорошенько расспроси. Выпытай ее поподробнее, найди время. Она простой, хороший и непосредственный человек, и она изложит тебе все как на ладони. Особенно расспроси ее, что про меня говорили солдаты, в каком тоне и в каких подробностях.

От тебя нет писем уже дней 5. Опять какой-либо кавардак из-за падения Бухареста. Сначала у нас были запрещены отпуска до 15.XI, а теперь вновь перезапрещены до 5.XII, и я думаю, если только мне не навяжут 43-й дивизии, выехать к тебе с началом декабря, особенно, если меня возвратят на старое место; если же я удержусь на 64-й, то все-таки попытаюсь выехать, но несколько позднее, когда все налажу окончательно. На бою 23–24.X (за Орлиное гнездо) и за бои 15–18.XI (у Кирлибабы), я еще больше, чем прежде, убедился, что и начальник дивизии должен иногда не только управлять (издалека, по телефону), но и командовать, т. е. появляться лично, приказывать голосом и, в случае нужды, вести батальоны (роты и даже роту) в атаку; а говоря общим словом, должен носить в душе идею самопожертвования – жертвования жизнью, если того потребует обстановка. Горе наших начальников дивизий, что они (кроме физической немощи) ведут часто телефонную войну, не бывают в окопах, не приобретают личного авторитета и духовного влияния на массу. Они где-то вне людской массы, вне ее дум и настроений, они не властители ее духа, они просто начальнический аппарат, посылающий механически холодные повеления. А какое великое благо доказать командуемой массе, что ты можешь явиться – и явишься – в ее дрогнувшие ряды и вместе с ней пойдешь или на смерть, или к победе. Во время боя 15.XI один командир батальона не мог поднять и повести батальон в штыки, и я приказал ему передать, что если он не в силах это сделать, то я сам сейчас приду (я был недалеко) и сам поведу батальон… и он пошел, как мог, так как был убежден, что я приду. В том же бою я шел в атаку с Перекопским полком, и роты, летя вперед, кричали не «ура» (не все, конечно), а «с нами идет начальник дивизии»… Когда я накануне боя 25.XI держал речь унтер-офицерам, между прочим говорил им: «А если, не дай Бог, вы дрогнете или произойдет какая заминка, я появлюсь среди вас, и мы пойдем умирать вместе, в этом даю вам мое офицерское слово… у телефона не останусь»; и я по глазам вижу, что они мне верят, и я чувствую, что имею нравственное право сказать им эти слова и вообще послать на смерть, так как сам в нужную минуту пойду на нее, как уже шел не один раз. Милая моя и любимая, и драгоценная женушка, я с удовольствием рассказываю тебе мои думы и переживания, и мне не стыдно перед тобою говорить и то, что похоже на хвастовство… но ты – я, а себе я говорю то, что только что написал.

Сейчас у нас кругом бело, и, по-видимому, прочно заляжет зима. Сейчас моя дивизия улеглась на оборону, я отдал все организационные распоряжения на этот случай (по укреплению позиции, по организации окопной службы, по санитарно-гигиенической части и т. п.) и чувствую, что цикл работ, начатый мною 6.IX в дивизии, мною закончен. Я оборачиваюсь назад и вижу, что мною сделано много и работано много (интересный показатель: за 87 дней я ни разу не играл в карты и ни один день не спал днем… я днем вообще не сплю, но когда бодрствуешь ночь, то невольно приходится), и я вполне заслужил ласок женки… которая, конечно, не поведет себя, как Далила, и не обрежет мне волос, лишая тем боевой силы, а наоборот, приласкает и с каждой каплей ласки вольет в меня еще большую силу и большую удачливость. И чувствую я, женушка, что заскучал по тебе (может быть, это реакция после усиленных трудов) и по нашей троице… приказывай им писать мне; письмо Генюрки меня обрадовало невыразимо.

Давай, моя золотая, твои глазки и губки, а также наших малых, я вас всех обниму, расцелую и благословлю.

Ваш отец и муж Андрей.

Целуй папу, маму, Каю. А.

Посылаю тебе еще револьвер: подарок мне от боя 25.XI. А.

29 ноября 1916 г.

Дорогая моя женушка!