Письма с фронта. 1914–1917

Я увлекся, женушка, глупостями и не заметил, как исписал свои положенные два листа. Сейчас, ты знаешь, помощниками воен[ного] министра два полковника Ген. штаба. У нас подметили закон – чем левее военный министр, тем моложе летами и чином его помощники: при генерале Сухомлинове помощниками были полные генералы, при А. И. Гучкове – ген[ерал]-лейтенант и ген[ерал]-майор, при А. Ф. Керенском – два полковника, а при будущем, который будет еще левее, будут два грудных младенца, а при том, который будет еще левее, помощниками будут две беременные бабы, т. е., строго говоря, не они сами, а их утробные мальчики…

Вчера получил от полкового комитета одного из полков приглашение посетить их заседание; я – тотчас же на лошадь и прибыл к ним (это собрание офицеров (человек 5) и солдат (человек до 60 с ротными)). Сначала мы обсуждали текущие дела – наши и политические, спорили, немного горячились, а потом я со всеми ними снялся, и притом по-новому: я на земле с плотно сидящими вокруг меня солдатами, а сзади стоят офицеры и часть других солдат. Я говорю ребятам: «Там в тылу говорят глупости, что мы не дружно здесь живем… Вот я и пошлю в журнал нашу карточку: пусть смотрят и учатся, как в окопах живут офицеры и солдаты, да вперед глупостей не говорят». И ребята мои довольны, смеются, и мы расстаемся по-хорошему и еще большими друзьями, чем были раньше. Посылаю тебе две карточки: я в моем садике 8 мая (я в штиблетах и обмотках, как теперь часто хожу) и проводы Н. Д. Ещенко, моего прежнего начальника штаба, у крыльца его дома 29 апреля.

Давай, моя ненаглядная, твои губки и глазки, а также наших малых, я вас всех обниму, расцелую и благословлю. Ваш отец и муж Андрей.

Целуй Алешу, Нюню, деток. А.

7 июня [1917 г.]. Почтовая карточка Евгении Васильевне Г-же Снесаревой. Гор. Острогожск Воронежской губернии. Дом священника О. Алексея Тростянского

Дорогой жен!

Сижу в Харькове на вокзале, куда прибыл довольно своевременно – опоздал на 6 часов. В 8 (20) часов тронусь дальше. В маленьком купе было только два пассажира; генерал, едущий на позицию, властно приказал открыть купе и до 7 1/2 часов спал – маялся рядом с ксендзом, а с 7 1/2 перешел на уступленную верхнюю полку… спал до 11 1/2. Прошу себе 2-ю порцию ягод. В глазах стоят твое лицо, протянутое для поцелуев, и бегущая фигура Генюшки – славного мальчика. Тебя и всех обн[имаю], цел[ую] и благ[ословляю]. Андрей.

12 июня 1917 г.

Дорогая моя женушка!

Хотя приехал уже позавчера, но пишу только сегодня: с места пришлось так много работать, распоряжаться и говорить, что дыхнуть некогда было. Без меня все тут откладывалось «до приезда», в полках мой заместитель ни разу не был, и весь груз сразу лег на мою спину. Сейчас я живу на 8 верст южнее того места, из которого я выехал к своей женушке, а на днях вновь переберусь к Катаринче… околдовала меня эта девица красная. О дороге рассказывать тебе долго (из Харькова я послал тебе открытку); ехал я 7, 8 и 9-е числа, и только в полдень 10-го, побывав в корпусе мимоездом (комкор живет в моем доме), я доехал до себя, где меня ожидали Осип и Игнат, и пред которыми я начал высылать свои дорожные впечатления. Осипу (который кивает головой своей жене) я не дал говорить, так как он меня иначе засыпал бы своим огромным запасом пережитого.

Меня перебили двумя докладами, и я вновь берусь за перо. Среди второго доклада вдруг приносят твое письмо… спешу раскрыть, думая, что оно написано после моего отъезда; оказалось от 21.V, т. е. за два дня до моего приезда. Прочитал с большим интересом, так как мне все ясно, и твоя окраска тем более мне делается понятной… «ребята все трясутся» из-за пломбира, так кончила ты свое письмо. Характерно также, что приводимое тобою письмо от Валериана Ивановича начато так: «Мн[огоуважаема]я Е[вгения] В[асильевна], тяжелые времена…», а там ты мне читала: «Дорогая Е[вгения] В[асильевна], не могу иначе вас назвать…» или что-то в этом роде. И читая со вниманием все твое письмо, я все время сопоставлял твою картину с тою действительной, которую я видел… Но возвращаюсь к своей теме.