Письма с Соломоновых островов

Видимо, все эти экзотические названия пришлись по душе моему отцу, так как вместе со своим ассистентом он принялся готовиться к экспедиции, а я тем временем знакомилась с местностью и делала фотоснимки. Я сопровождала местного врача и его жену в инспекционной поездке по острову, побывала на аэродромах Какум и Лунге и несколько восточнее — в деревнях Тетере и Ророни. Там я сфотографировала женщин и мужчин — превосходные типажи с красивыми, чисто меланезийскими чертами лица и великолепными буйными шевелюрами. По моей просьбе они облачились в старинные национальные одеяния: мужчины надели узкие набедренные повязки и множество ожерелий из тоненьких раковинных дисков, а женщины позировали в маленьких передничках, сплошь обвешанные ожерельями из разноцветных раковин, клыков летучих собак[1] и морских свиней. После этого мы направились вдоль северного побережья острова Гуадалканал до мыса Эсперанс, а потом на запад до Мамарово и Лаворо, проехав на автомобиле около ста пятидесяти километров, а быть может, и больше. Ехали по обширной, плодородной долине; по одну сторону от нас простиралось сверкавшее на солнце море, по другую — далекие вершины горного хребта Попоманасиу, достигающие двух тысяч триста метров в высоту. Вся долина, обильно орошаемая многочисленными реками, поросла плантациями кокосовых и арековых пальм, дынного дерева, бананов, сахарного тростника, саговых и ореховых пальм, плоды которых тверды, как слоновая кость. Я видела здесь такие огромные банановые деревья, что в их повисших в воздухе корневищах можно было бы устроить несколько беседок, а в каждой из них поместить около двадцати человек. В поднимающихся на горы лесных чащобах такое множество лиан и свисающих с деревьев вьющихся растений, что кажется, будто человеку там и не пройти. Дома плантаторов утопают в цветах. Фиолетовые цветы на кустах бугенвиля, огненно-красные фламбойяны, пурпурные гибискусы[2] образуют красочные аллеи и куртины, среди которых едва видны крыши домов. Повсюду летает множество птиц с ярким оперением, а еще больше разноцветных бабочек величиною с ладонь. Тут и там виднеются маленькие деревушки аборигенов, утопающие в рощах арековых пальм, хлебных и шелковичных деревьев[3], а чуть поодаль — небольшие огороды, на которых выращивают ямс и таро[4]. По вечерам над головой с писком проносятся большие летучие лисицы[5], которые объедают фруктовые деревья.

Однако в горах заметны не зажившие еще раны войны: встречаются целые участки поломанных, перебитых снарядами, высохших или истлевших деревьев. В некоторых из них до сих пор торчат заржавленные осколки бомб или снарядов.

Через несколько дней мы собрались в путь и рано утром сели на борт быстроходного правительственного катера, любезно предоставленного нам комиссаром. Он и его жена, сопровождаемые свитой, проводили нас а порт. Комиссар настаивал, чтобы по окончании работы отец приехал в Хониару и посмотрел его коллекции, представляющие по существу маленький этнографический музей Соломоновых островов. Затем, попрощавшись со всеми собравшимися на берегу, мы отчалили и взяли курс на восток через канал Морского жаворонка прямо на скалистый островок Руа-Сура, в пятидесяти пяти морских милях от Хониары. День был солнечный, море казалось спокойным, и наш катерок мчался вперед, отмечая путь двумя серебристыми струями воды, отбрасываемой острым форштевнем. Ежеминутно из-под катера выпрыгивали летучие рыбы и, описав в воздухе дугу в сто-сто пятьдесят метров, вновь падали в воду. Очень часто вслед за ними показывалась отливающая сталью голова бониты. Это разновидность тунца, небольшая рыба около восьмидесяти сантиметров в длину. Порой какой-либо другой морской хищник всплывал на поверхность и хватал летучую рыбу. Резвившиеся близ катера дельфины также не брезговали этими рыбами: высоко подпрыгивая, они хватали свои жертвы на лету или же подкарауливали рыб там, где они спускались на воду. В прозрачной воде я наблюдала, как хищники целыми стаями спешили к добыче. Почти всегда им удавалось схватить несколько рыб в момент, когда те касались воды. Чайки, крачки и другие морские птицы с криком пролетали над нами и то и дело кидались в морскую бездну, чтобы через мгновение вновь взлететь с трепыхающейся в клюве рыбой. Но здесь их ожидал неприятный сюрприз: кружившие в высоте фрегаты камнем падали на свои жертвы. Несколько раз я видела крупных черепах, спокойно плавающих по поверхности моря. Даже заметив нас, они не очень спешили нырять в воду. Два или три раза совсем рядом выглядывала из морской пучины огромная меч-рыба.

Я была так поглощена созерцанием и фотографированием этой кипучей и столь незнакомой мне жизни, что совершенно не заметила, как рядом на скамейку сел Анджей Кентский, ассистент отца. Анджей — высокий, хорошо сложенный, статный мужчина лет около тридцати, но мне он кажется ужасным недотепой.