Письма с войны

Тем временем, одолев с грехом пополам третий этап перехода, мы добрались, наконец, до нашей цели — симпатичного маленького прибрежного городка[82]; это было поистине неимоверное мучение, последнюю часть пути мы даже ехали на машинах, иначе уже никак не получалось; и неудивительно, ежедневно мы проходили маршем с полным снаряжением примерно сорок километров; во время привала я должен был перво-наперво выполнить свою работу: достать лошадей и подводы, да что говорить, на отдых оставались лишь считанные минуты; и вот вчера поздним вечером мы прибыли сюда, удалось даже поспать несколько часов в кроватях, настоящих кроватях, а теперь мы приводим в порядок наше будущее жилище. […]

С сегодняшнего утра снова возобновлю борьбу[83]; попытаюсь пробиться к батальонному командованию, никогда нельзя терять надежду на то, что все еще может получиться; если мой отпуск начнется с пятнадцатого декабря — до этого срока я непременно должен победить, — то меня зачислят уже на этот семестр…

Ах, этот трехдневный марш с тяжелой ношей я никогда не забуду; три ночи, проведенные в каких-то сараях, на сырой соломе, не снимая сапог, грязный, до ужаса грязный, к тому же в часы отдыха должен был доставать лошадей, повозки, и все то же преодоление упорства крестьян…

Вчера вечером по прибытии сюда я изнемогал от усталости, потому что последние десять километров пришлось опять тащиться пешком, это был самый мучительный отрезок пути длиной в сто двадцать километров; я получил отличное жилье, большая комната на троих в доме французских патрициев; поздно ночью я основательно вымылся, надел чистое белье и только после этого улегся на настоящую кровать… теперь это наш новый «бункер», прекрасная комната с видом на маленькую площадь с растущими вокруг нее громадными деревьями…

Буду продолжать бороться за «нашу жизнь», а если ничего не получится, переведусь при первой же возможности в другую дивизию.

[…]

* * *

Западный фронт, 28 ноября 1942 г.

[…]

С сегодняшнего утра я буду постоянно находиться здесь, на новом поприще; работы предстоит много, но я этому только рад; невероятно сложное оборудование, тем не менее я счастлив, потому что отныне избавлен от прежней нудной, однообразной работы; живу теперь тоже здесь, при комендатуре; у нас на двоих чудесная комната, которую будем приводить в порядок с утра, когда рассветет. […]

Здешняя жизнь в некотором смысле невероятно лживая; тут так много говорят, необходимо много говорить, и беспрерывно лгут, а при случае воруют; какая-то странная смесь из фантастического предательства и столь же фантастической невинности — эта «солдатская» жизнь; я тоже стал во всем настоящим «солдатом»; моя солдатская невинность захоронена где-то глубоко-глубоко; становишься изворотливым, изощренным, как цыган, легкомысленным, как Цыганский барон, однако твоя суть останется неиспорченной; и моя большая и единственно истинная радость состоит в том, что я прячу «нашу жизнь» подле сердца и храню ее в душе в полной неприкосновенности, я никому ее не выдам и не отдам и не позволю никому принять в ней участие, и я горжусь этим…

Такова жизнь, моя жизнь; внешне можно выглядеть грязным, как свинья, но душа от этого не должна страдать; в принципе здесь я действую, как во сне; до тех пор, пока я только солдат, я буду поступать именно как во сне; да, в такой жизни я в общем-то не принимаю участия; все происходит помимо меня, будто меня и нет вовсе…

[…]

* * *

Западный фронт, 29 ноября 1942 г.

[…]

…Из-за какой-то дурацкой причины опять сильно припозднился; но вот наконец, наконец-то я один, и времени у меня предостаточно, потому что теперь мне никто не мешает… Я просидел в конторе почти два часа и телеграфом посылал любовные письма французским девушкам в городок, где мы были прошлый раз; солдаты настолько простодушные, что я просто не мог отказаться выполнить их желание; […] часто мне становится не по себе от дикой и страшной тоски, стоит только задуматься над тем, почему я должен сидеть здесь и делать то, что противно моей природе, в то время как дома меня ждет большая, необычайной важности работа, которую я всей душой жажду и которая от такого жалкого прозябания вообще может пропасть…

Часто я молю Господа, чтобы Он сподобил меня участвовать в настоящей битве, как то подобает солдату, я верю, это будет очищением, но я знаю также, что не это главное; Фердинанд Эбнер[84] участвовал в войне, не нося мундира, однако сказал о ней великие, величайшие слова; но в конце концов я не так — о, Господи, далеко не так — велик, как он, и, быть может, для меня это очищение стало бы огненным чистилищем или битвой за Рай; единственное, что я по-настоящему испытал на войне, — это несколько налетов на наш бункер тогда на побережье да два-три дня пальбы по нашим позициям тяжелой английской артиллерии; в конечном счете любой ребенок, живя дома, больше узнал о войне, чем я.