Письма с войны

Сейчас глубокая ночь, я сижу на корточках возле огарка свечи в своей норе, курю в тиши сигарету и строчу тебе маленькое письмецо. Земля вокруг меня глянцево-черная, жирная, но сейчас твердая, как мрамор, глубоко изрезанная корнями подсолнухов. Мы по-прежнему на том же поле с подсолнечником, только перебрались к самому краю и находимся теперь в пятидесяти — ста метрах от русских. Но пока все спокойно, сегодняшний день был мирным.

Ночью пока тихо. Слышен только треск пулеметов, из которых для собственного успокоения расстреливают ночь обе стороны. Сегодня нам на удивление легко доставили еду и прочее довольствие. Это всегда самая сложная дневная операция. Поле позади нас выглядит зловещим и устрашающим, только так и может выглядеть поле после битвы. Позавчера совсем неподалеку от наших земляных нор были подбиты семь тяжелых русских танков.

[…]

* * *

Крым, 26 ноября 1943 г.

[…]

Сегодня минуло ровно пятнадцать дней с тех пор, как поздним вечером я оказался на этом поле с подсолнухами, усталый и измотанный опасным перелетом через Черное море, изнурительной поездкой по железной дороге и пешим переходом. Ах, просто невероятно, что я так долго пробыл тут, слишком многое случилось здесь за это время. Все незначительные неприятности, произошедшие со мной, я напрочь забыл. Но такое сумасшедшее крещение огнем, какое мы приняли, едва успев прийти на передовую, не может забыть ни один человек; то были дни абсолютной опасности, абсолютного ужаса. Тебе я могу рассказать, что значит остаться сидеть в земляной норе, когда на тебя движется цепь русских танков, буквально поливающих все вокруг огнем и железом.

Вот уже восемь дней, как я делю свою нору с лейтенантом, мы научились отлично понимать друг друга. За это время мы превратили ее в совершенно недоступный дождю бункер, где можно не только сидеть, но и вздремнуть часок. Днем нам запрещено даже нос высовывать наружу. Сегодня у нас был день неожиданностей: я получил отменный коньяк, шоколад, свечи, а каждый — маленькую спиртовку, на которой можно согреть вечно холодный кофе и суп, и еще много сигарет, ах, я почти ни в чем теперь не нуждаюсь. Вчера каждому из нас выдали по килограммовой банке чудесной черешни, и представь себе: я все слопал, и с таким удовольствием, будто никогда не ел ничего вкуснее.

Посылаю тебе почтовые марки для «авиа», которые вчера забыл вложить в письмо. К сожалению, я не смог воспользоваться ими, потому что они напрочь склеились и мне пришлось бы сначала опустить их в кофе.

[…]

* * *

Одесса, 6 декабря 1943 г.

[…]

Второго декабря, примерно в три часа пополудни, меня ранило. Это был маленький осколок, содравший с моей головы кожу. Ранение легкое и совершенно не опасное, но оно должно спасти меня от величайшего ужаса и страшной опасности. Четыре дня меня таскали из одного санитарного пункта в другой, потом самолетом переправили через Черное море, четыре мучительных дня, которые, слава Богу, теперь позади. Отсюда меня отправят в лазарет или сразу в Германию. Как бы то ни было, но скоро мы свидимся, мысли об этом — мое единственное занятие в этой довольно скверной комнате. Я надеюсь, что вскоре смогу написать обо всем в подробностях. Когда прибуду в Германию, тотчас отобью тебе телеграмму.

[…]

* * *

Госпиталь, 23 декабря 1943 г.

[…]

Я бы каждый день с тобой разговаривал, каждый день, но мне постоянно приходится клянчить у кого-нибудь почтовые конверты и бумагу, все-таки я надеюсь, что завтра, к Рождеству, мы получим в подарок от великого немецкого вермахта почтовую бумагу. Это чтобы у тебя было хотя бы маломальское представление о том, в какой местности огромной, необъятной России находится мой госпиталь: совсем рядом с румынской границей, в крошечной деревушке, косматые и необычайно верные жительницы которой часто обращаются за помощью к нашим врачам. Я чувствую себя хорошо. Рана очистилась и понемногу затягивается. Как только она заживет, мне предстоит еще пройти обследование у невропатолога в Одессе, я полагаю, эдак через две-три недели. Там же и будет решено, полечу ли я сразу в Крым или нет. Я необычайно расстроен тем, что, скорее всего, мы не увидимся. Очень обидно, ведь я уже находился в поезде, который направлялся в Германию. […]

[…]

* * *

Одесса, 7 января 1944 г.

[…]

На мое счастье, у меня опять скачет температура, и я могу теперь с огромной радостью писать тебе длинные письма, хотя забота о конвертах по-прежнему причиняет мне лишнюю головную боль; я, однако, не отчаиваюсь, целых пять недель я побирался, так что и теперь, думаю, как-нибудь выкручусь.