Письма с войны

Теперь, когда решение о моем учебном отпуске действительно получено и отмене не подлежит, я радуюсь каждому заходу солнца, потому что он с каждым разом приближает день встречи с тобой и настоящей жизни; ах, я буду работать, не покладая рук. Мне очень нравится твоя идея переводов с английского; я уже давно думал об этом и полагал, что тебе такая работа доставит большую радость, ведь ты сможешь хоть чуточку пополнить домашний бюджет — право, не знаю, стоит, нет ли — в любом случае это лучше, чем преподавание, к тому же мы смогли бы тогда в определенном смысле работать вместе, что доставило бы мне несказанную радость; часто, ах, как часто я думал об этом, мне кажется, будет не очень сложно получить перевод; к примеру, давно пора сделать хороший перевод Честертона, вот было бы здорово. […]

Сейчас отправлюсь еще раз узнать, как обстоят дела с моим отпуском; надеюсь, срок освобождения не слишком далек; ах, я буду приближать его, стану считать дни и с поистине ни с чем не сравнимым наслаждением зачеркивать в календаре каждый прошедший день здешней бесполезной жизни; ненавижу ее, как чуму, ненавижу со всей силой человека, сполна вкусившего ее и досконально познавшего во всех проявлениях; я знаю и насквозь вижу все ее хитрости и уловки, обман, все глупости, все это я сохраню в своем сердце и никогда ничего не забуду… Я постараюсь вдолбить это в голову моим сыновьям всеми доступными средствами моей фантазии и моего разума, чтобы они уже знали об этом, когда придет их час облачиться в серую униформу. Вдвоем мы справимся с жизнью, об этом я даже не беспокоюсь, я буду работать, работать, как одержимый, уж это абсолютно точно…

Ах, все так ясно и не вызывает сомнений, нужны только время и свобода…

Только что заходил в канцелярию и узнал, что мой отпуск начинается с первого октября, только представь себе: первого октября! Итак, до назначенного срока осталось пятнадцать дней, мне страшно в это поверить, правда, можно просто сойти с ума! Вряд ли стоит считать дни до отпуска. […]

Господи, помоги, чтобы все получилось, ах, это настолько неправдоподобно, что я все никак не могу в это поверить…

[…]

* * *

Западный фронт, 18 сентября 1942 г.

[…]

Известие о том, что я пойду в отпуск только с двадцать восьмого ноября вместо первого октября, стало для меня жестоким разочарованием; поначалу я сломался, но теперь снова взял себя в руки. […]

Меня уже тошнит от этой жизни, и я боюсь потерять душевную стойкость, но все-таки должно, должно получиться, и я снова обрету себя.

[…]

* * *

Западный фронт, 29 сентября 1942 г.

[…]

Спешу сообщить новость: меня опять переводят — на сей раз в «оседлую» войсковую часть, просто берут и переводят, это уже точно.

Самое печальное в этой истории то, что опять несколько дней не будет почты, в остальном же, как я считаю, я только выиграю… пиши мне по-прежнему на старый адрес, пока не узнаешь новый. Ах, может быть, это означает предстоящий в скором времени отпуск, что совершенно не исключено. […]

Мое почти невероятное солдатское счастье меня не покидает! Попасть в оседлую часть мечтают все! Ты ведь знаешь, я ничего не испугаюсь, и Востока тоже, я делаю это только ради тебя и матери; я счастлив, что могу с чистой совестью успокоить вас — никаких опасений, никаких тревог […] еще целых два месяца!

[…]

* * *

Руан, 2 октября 1942 г.

[…]

Прибыли в Руан… Всю ночь провели на вокзале, на полу, тесно прижавшись друг к другу, как кролики, и только что, одолев с нашим увесистым багажом очень короткий, но необычайно трудный отрезок пути, остановились на временной квартире; нас поместили в лагерь, построенный французами в тысяча девятьсот сороковом году для немецких военнопленных; лагерь для пленных, поистине бредовая идея, — около тысячи бараков на относительно небольшой территории, этакие громыхающие, безликие ангары из гофрированного железа, все это напоминает извращенный американский стиль; если забудешь номер своего барака, ты погиб. Тем не менее я полон надежд. […]

Когда сегодня утром мы тащились по улице, еще не умытые француженки выходили из своих маленьких домишек или таращились на нас из окон; их лица светились счастьем от приятно проведенной ночи и радостью оттого, что у них есть свой дом и они вольны жить в нем. Мной до боли овладело ощущение своей безродности, когда по чьему-то велению я тащился по городу в тяжеленных сапогах и с тяжелой поклажей. […]

Мы пробудем здесь, вероятно, дня четыре, завтра я постараюсь разыскать спокойное местечко, чтобы написать тебе длинное-предлинное письмо.

Передо мной раскинулся один из красивейших городов — Руан, и совсем скоро я в одиночестве буду упиваться его красотой. […]

[…]

* * *

Руан, 4 октября 1942 г.

[…]

Вчера пришлось совершенно неожиданно оборвать письмо, потому что во всем лагере внезапно погас свет.