Шестнадцатый день. Побывал в музее, дабы обозреть одеяния из фиговых листьев и странных недубленых шкур, кои носили прародители наши в раю в древние времена. А также Огненный меч, бывший в руце ангела. Ныне город безумствует из-за предстоящих событий, и в музей, говорят, пускают лишь малые тысячи из тех множеств, что ежедневно рвутся туда узреть сии реликвии. Дабы мог я видеть, как видят простолюдины, и слышать, как слышат простолюдины, и избавиться от докучных почестей, надлежащих сану моему, когда сам я являю собой зрелище, отправился я туда переодетым в простого мохака [28], не обременив себя ни единым слугою. По обширным анфиладам покоев расхаживали сотни гидов, а за ними следовали сотни любопытных, и толковали они им все собранные здесь чудеса. И заметил я, что гиды эти показывают сокровища свои не наугад, но в строгом порядке, и речь их по застарелой привычке закостенела в неизменной последовательности слов, стала монотонной и лишенной всякого выражения, словно бы ее производила машина. Тот, за которым следовал я, уже четыреста лет занимал этот пост и все это долгое время каждый день отбарабанивал одну и ту же речь, так что ныне не властен уже был он над своим языком. Лишь только начинал он болтать, один Бог мог остановить его, пока речь сама собой не кончалась. Глупая риторика и напыщенность ее некогда, быть может, и звучали внушительно, ныне же, однако, могли только вызвать насмешливый хохот или слезу жалости – до того пресными и безжизненными они стали. Трижды прерывал я этого бедного дряхлого осла, дабы испытать его. И сбылось предугаданное мною: он сбивался и приходилось ему возвращаться обратно и начинать сначала. И было так: молвил он: «Узрите сие грозное оружие, угрюмую реликвию того ужасного дня, еще пылающую тем жадным огнем, что над потемневшими просторами Эдема отбрасывал багровый отблеск…» Я перебил его и задал вопрос о внушительном экспонате с надписью: «Подобие и изображение Ключа от Райских Врат, оригинал какового покоится в сокровищнице Каина в дальнем городе Енохе». Дряхлого гида сильно это смутило, и попытался он ответить мне, но не смог и раз, и два. А затем стал вспоминать место, на котором оборвал он заунывную свою речь, но не сумел, и опять заскрипел с самого начала: «Узрите сие грозное оружие, угрюмую реликвию того ужасного дня, еще пылающую тем жадным огнем, что над потемневшими просторами Эдема отбрасывал багровый отблеск…» И дважды еще я перебивал его, и каждый раз возвращался он к своему проклятому: «Узрите сие грозное оружие…» Но тут заметил он по смеху в толпе, что попался в ловушку, и обуял его гнев, и накинулся он на меня, говоря: «Хоть я человек незнатный и невысокий занимаю пост, но не пристало какому-то мохаку, невежливому юнцу, позорить мои седины насмешками». Впервые услышал я бранные слова, и рассердился, и чуть было не сказал: «По закону тот, кто оскорбляет отпрыска царского дома, повинен смерти». Но вовремя удержался и промолчал, решив в надлежащее время отдать его на распятие вместе со всей его семьей.
Мне еще не доводилось видеть ничего подобного любопытству, с коим взирала толпа на Фиговые Листья. А ведь и не листья они вовсе, но лишь их скелеты, ибо мякоть вся давно сгнила и рассыпалась в прах, и уцелели только прожилки. Найдутся хулители и скажут, что всегда будут у нас подлинные райские одеяния, пока не переведутся на земле фиговые деревья и звери, дабы было чем подновлять сии священные сокровища. Я же ничего не скажу, ибо так будет благоразумнее. Но горько мне вспоминать, что в каждом из семи городов выставлен напоказ единственный подлинный и неподдельный Огненный меч, изгнавший наших праотцев из рая. Сие подвигает к сомнению.
Тут прошла мимо прелестная идолопоклонница и затерялась в сомкнувшейся толпе. Я же предался мечтам и грезам и, утратив интерес к чудесам, меня окружавшим, удалился в дом свой.
Двадцатый день. Поскорее бы с божьей помощью прибыло это посольство, ибо народ совсем потерял голову. Весь город занят только разговорами о сем великом событии и приготовлениями к оному. Однако минует еще много дней прежде, нежели надежды эти принесут плоды.