Письма шестидесятилетнего жизнелюбца

Почему? Вот вопросы, которые я себе задаю и которые терзают меня. А, кроме того – ежели все обстояло именно так, ежели, к несчастью, все обстоит именно так, – зачем, скажите на милость, отыгрываться теперь столь неблаговидным образом за наш разрыв? К чему теперь Ваш сарказм, Ваша утонченная язвительность? Не стоит ли за всем этим сознание вины, желание оправдаться в собственных глазах? Я не блещу достоинствами, говорите Вы, но какими – физическими или моральными? Я претенциозный толстячок, – но каковы были мои претензии? На что, кроме как сделать Вас своей женой, притязал я, уважаемая сеньора, на протяжении нашей переписки? Я лицемерен и лжив, – но можно ли судить меня так строго за то, что рост мой – метр пятьдесят восемь, а не метр шестьдесят, или за невинную хитрость, на которую я пошел, когда, фотографируясь, встал на кирпич, чтобы прибавить себе несколько сантиметров? Оставим же, сеньора, всяческое притворство; забудем оба свои юношеские мечты и будем, наконец, вполне откровенны. Не следует ли нам для начала открыть друг другу наши зрелые сердца и оставить неподобающие уловки? Ибо – откровенность за откровенность – Ваш рост, сеньора, тоже не метр шестьдесят, да и с виду Вы, при всем уважении, не так моложавы, как утверждали в «Знакомстве по объявлению». Более того: Ваша внешность не имеет ничего общего с той спортивной девушкой со снимка. Еще точнее: Вы не девушка со снимка. Неизвестно, с какой целью Вы прислали мне первую попавшуюся фотографию привлекательной девушки в купальнике, Однако, положа руку на сердце, разве похоже ладное, упругое, живое тело сеньориты со снимка на зрелую женщину с дряблыми руками, подведенными глазами и без намека на талию, что присела за мой стол в «Милано»? Поймите, сеньора, я отмечаю это без обиды и не в осуждение Вам, ведь ежели Вы открыто, в печатном издании, признаете свои пятьдесят шесть лет, почему Вам на них и не выглядеть? На протяжении нескольких месяцев, обманутый Вашей фотографией, я жил одними мечтами, вообразив себе чудо, но лишь в тот день в Мадриде, присмотревшись к Вашему лицу и заметив легкие, скрытые косметикой морщины, темные мешки под голубыми глазами и предательский второй подбородок, одним словом, явные следы возраста, – лишь тогда я понял, что чуда не существует и Вы – именно такая, какой и должны быть, каким являюсь и я, какими становимся мы все (за исключением того неподвластного времени феномена, имя которому Рафаэла), как только начинаем клониться к закату, к старости. Но назову ли я Вас обманщицей за это? Упрекну ли, что подменили свой настоящий портрет снимком зажигательной молодой девушки в купальнике? Напротив, доказательство Вашей невинной хитрости растрогало меня, разбудило в душе огромную нежность. В Вашей игре я увидел не обман, но, напротив, желание быть лучше, чтобы подарить мне лучшее, стремление стать совершенной, чтобы предложить мне совершенство. И это, хотите верьте, хотите нет, вернуло мне ощущение любви, зародило чувство пусть более сдержанное, чем разбуженное в моей груди девушкой в бикини, но и более чистое, уважительное, глубокое.

Вот и все, сеньора. По моему разумению, откровенность – единственный честный способ говорить после краха наших отношений, И лишь на этой основе, прочно стоя ногами на земле, пожалуй, можно было бы предпринять попытку возобновить нашу переписку, если только моя внешность не вызывает у Вас настоящего отвращения. Должен признаться, я привык к Вам, нуждаюсь в Вас, в Ваших вспышках гнева, шутках, жалобах, и разом лишиться всего этого означало бы для меня большую утрату. Самое главное в жизни – иметь собеседника. Жизнь чего-то стоит, когда есть кому ее рассказать. Что делать, если этот человек исчезает? Если Вам угодно, начнем, прозрев, все с начала, Я со своей стороны готов закрыть глаза на две последние странички Вашего письма. Они недостойны Вас.

Целует Ваши ноги

Э.С.

20 октября

Сеньора!