Письма сыну

С детьми старик попадает в бомбежку. Они шли по дороге, машины тянулись медленно, за ними обозы с беженцами и нескончаемый поток людей. Самолеты летели низко над дорогой, раздался треск – и от самолета отделилось пять бомб. И началось безумие. Старик видел стрелка в задней кабине, это был совсем молодой немец, юнец лет двадцати. На нем было желтое кепи какого-то студенческого союза, он стрелял в них и смеялся. Бомба попала в машину, а когда старик с детьми подошли поближе, они увидели недалеко от машины мальчугана лет пяти. В машине были его родители, он стоял не шевелясь, будто окаменел, лицо застывшее, почти что серое… Никогда за свои семьдесят лет Хоуард не видел такого выражения лица у ребенка. Он подошел и молча взял его за руку. Мальчик все время молчал, и старик думал, что его новый подопечный немой…

Поскольку в романе большое место занимают дети, то война возникает как воплощенное безумие, бездарность и тупость, как звериная вакханалия. И так как старик понимает, что в мир детства война никак не укладывается, он все время озабочен тем, чтобы дети не испугались. Должен тебе сказать, что отношение старика к детям для меня лично явилось открытием истины всей педагогики. Какую деликатность проявляет старик не то чтобы к каждому ребенку, а они, естественно, очень разные, а к тому, что вообще в нашей жизни обозначается словом «детство». Иногда, представляешь, он, старик Хоуард, не смеет даже предупредить их об опасности, ему, например, надо было сказать детям, чтобы они не говорили по-французски, но как же им это сказать, как объяснить, что могут услышать взрослые люди и убить их за это… В самом деле, безумие какое-то.

Давно уже, кажется, я не плакал над книгами. Ах, боже мой, неужели не все мы, люди, живущие на земле, – люди.

Роман как будто написан для экрана, вот бы догадались сделать фильм, я бы с радостью сыграл роль старика. Впрочем, такую роль каждый захотел бы сыграть. Рон Моуди сыграл бы ее гениально – помнишь, старик, главарь нищих из «Оливер!», – а вообще, каждый мужчина хотел бы быть в роли человека, который спасает детей от войны.

Вот этих чужих детей старик хотел переправить в Англию, а оттуда в Америку, к своей дочери. Если бы я был американцем, я бы гордился, что в ту войну детей, спасая от фашистской чумы, отправляли в Америку.

Роман будут печатать в журнале «Урал» в трех номерах, как только выйдет, я тебе его пришлю обязательно. А пока на прощанье вот тебе рисунок Маленького принца. Узнаешь?

Обнимаю.

Отец

Москва

Здравствуй, Андрей!

Благодаря семейным связям попал вчера на выставку «Ученые рисуют» в новом здании Третьяковки на набережной – огромная красивая выставка. Шел туда, стыдно признаться, как на концерт самодеятельности, вроде визита вежливости и акта дружеского расположения, мол, отцы науки на досуге искусством забавляются. Какая ошибка, какое позорное самомнение! Такого интеллектуального напора, такой мощи индивидуального сознания давно не встречал не то что на выставках, но и в театре. Уникально. Блестящий симпозиум мнений о двадцатом веке, о человеке в масштабах мироздания, о Земле и Космосе – философская выставка.

Здесь было большое собрание нежных акварелей одного из основоположников космического естествознания, Александра Леонидовича Чижевского. Здесь были работы академиков Петрова, Юрьева, Блохинцева… Физики, летчики, филологи и врачи – самостоятельное и неожиданное творчество.

Очень понравились мне картины Бориса Алексеевича Смирнова-Русецкого. В живописи – поэт, в жизни, как я узнал, – специалист в области металловедения, кандидат технических наук. Надо сказать, что его работы – циклы «Космос», «Прозрачность», «Алтай» – и холсты инженера-конструктора Марины Дмитриевны Стерлиговой – «Виноград», «Яблоки», «Розовый восход» – вызывали особенно жаркие дискуссии посетителей. Пейзажи едва ли написаны с натуры, но, рожденные фантазией художника, его внутренним видением, они тем не менее доведены до реальности… А яблоки и виноградины (кстати, Стерлиговой) – точно в увеличительном стекле – сверхнатуральное чудо природы…

За внешне простыми живописными работами ощущается целостное восприятие мира – вот это главное. И знаешь, что я подумал: для людей искусства все их эмоциональное поле, весь внутренний заряд уходит в творчество, а для ученых, очевидно, их эмоции, их внутренний мир полностью не раскрываются через науку, а ведь эти скрытые потенциальные возможности тоже ищут выхода… Помнишь, я говорил, что был потрясен в Новосибирске, сколько прекрасных музыкантов среди ученых… Сейчас почему-то особенно отчетливо понял некоторые общие закономерности творчества.