Письма, телеграммы, надписи 1927-1936

я прочитал первый том с наслаждением еще большим того, кое испытывал, читая «Разина», отрывками, в журналах, и еще более окрепла моя уверенность в том, что Вы создали произведение совершенно исключительное. Такой поистине исторической книги в литературе нашей еще не было, — так говорит мне мое чувство. Если б Вы — или кто другой — предложили мне «мотивировать» и «доказать» это мое утверждение от ума, я бы этого не сумел сделать потому же, почему современники построения московского Кремля не могли словами изобразить красоту его. Вы понимаете? Вас не должно ни удивлять, ни огорчать то, что Ваши современники, вероятно, далеко не все почувствуют и, еще больше, не все поймут красоту и мощь «Разина».

Говорить Вам о том, «что худо» в «Разине», я не могу, ибо ничего такого не вижу. Людей, которые говорят Вам о «растянутости», о «повторениях», — не понимаю. Для меня Ваша книга вся — как старинная жемчужная риза на иконе богоматери, нельзя вынуть ни единой бисеринки. Может быть, я преувеличиваю в опьянении красотою книги, но — пусть это останется со мной. Да, оставьте меня с праздником. А впрочем, никакая эстетически канцелярская критика «Разина» вообще смутить меня не может.

Разрешите указать на несколько описок, мною замеченных.

На стр. 79 — «Чебаки *, лещи» и сноска под страницей: «Лещи». Выходит: «Лещи, лещи». В низовьях Волги чебаком иногда зовут сазана.

105 — «Шемайка» — рыба не мелкая, «шемая» или «рыбец». Курт крупнее сельди.

108 — «пуков камыша» — неладное слово «пук» камыша.

122 — «от ларей ларь с сараем» — непонятно и трудно читается.

125 — «мухи всех сортов» — не в тоне языка.

157 — «завязал опорки» — не оборы ли?

«Куски мака» — очевидно, «сбоина макова»; маковое зерно, тертое с патокой и спрессованное до плотности кирпича.

Мелочишек таких Вы найдете десятка два, и надо бы в следующих изданиях устранить их, Ваша книга не терпит никаких описок.

Дорогой друг — крепко жму Вашу руку, так рад за Вас! Но — почему Вы написали на книге «примите мой последний труд»? Вы — устали? Вас раздражают цензора и критики? От усталости Вы отдохнете, а на критиков не надобно обращать внимания. Зачем они Вам? Ваша книга найдет себе дорогу.

Нет, Вам придется писать еще что-то, такое же монументальное, как «Разин». Вы уж «обреченный».

Обнимаю Вас, дорогой А. П. Будьте здоровы!

А. Пешков

15.I.27.

Sorrento.

846 Н. Д. ТЕЛЕШОВУ

4 февраля 1927, Сорренто.

Дорогой Николай Дмитриевич —

о Н. Г. Гарине напишу и пришлю Вам к марту, а вернее, к 19-му апреля. Буду очень рад хорошо вспомнить о нем.

Как Вы живете? Что же, писать совсем перестали? Читал в «К[расной] н[ови]» Ваши воспоминания, славно Вы написали, но — мало, слишком сжато, мне кажется. Ваши «Среды» имели очень большое значение для всех нас, литераторов той эпохи, и когда я дочитал до конца Ваши записки, то подумал: вероятно, он не все опубликовал, что хотел. Так?

Дорогой Н. Д., нет ли у Вас лишнего экземпляра книги «На тройках»? Если есть — не пришлете ли? Мне бы она и на пользу и для удовольствия нужна.

А «беллетристику» не пишете совсем?

Крепко жму руку. Будьте здоровы.

А. Пешков

4.II.27

Sorrento.

847 Н. М. ХАНДЗИНСКОМУ

26 февраля 1927, Сорренто.

Уважаемый Николай Михайлович!

В 1890 г. я жил в Н.-Новгороде, а в Чарджуе и Ашхабаде никогда не бывал.

Василия Баландина — не встречал тоже никогда; если бы встречался — не забыл бы, память на людей у меня крепкая.

Рассказы Баландина о многообразии моих «специальностей» позволяют мне думать, что Баландин встречал некоего Баринова, крестьянина Сергачского уезда Нижегородской губ.; оный Баринов, удивительный лентяй и столь же удивительный фантазер, посеял не мало легенд обо мне, его приятеле, о колдовских моих знаниях и сказочной физической силе. Был он бродяга по натуре, был со мною на Каспии, где мы с ним расстались; знаю, что он был в Персии; конечно, мог быть и в Чарджуе и в Ашхабаде. О Баринове я писал в книге «Мои университеты», в рассказе «Весельчак». Интересно бы спросить Баландина: знал ли он Баринова? У меня даже является подозрение — не одно ли это лицо, в двух «ипостасях». У Баринова могли быть причины переменить фамилию. Сейчас ему должно быть лет 70–73.

Спасибо Вам за сообщение.

А. Пешков

26.II.27.

848 С. М. БЕЛЯЕВУ

28 февраля 1927, Сорренто.

Из трех книжек, Вами присланных, мне, Сергей Михайлович, понравились «Заметки сов[етского] врача». Я думаю, что вот именно в таком «ирои-комическом» и бодром тоне следует писать об изумительной работе современной «квалифицированной» интеллигенции, — работе, все значение которой лишь в будущем станет понятно и — удивит.

Это — хорошая книжка, очень поучительная и «духоподъемная».

А две остальные не понравились мне. «Иван Иванович» напомнил Лейкина, — был такой «литератор», забавник гостинодворских приказчиков и купцов 3-й гильдии.