И кстати — вспомним о Иване Сурикове. Поэт он, конечно, вполне взрослый, но его «Детство» («Вот моя деревня, вот мой дом родной…») сто1ит десятка иных поэтических книжек «для младшего школьного возраста». Почему-то в советских учебниках приводилось только начало этого скромного шедевра: «Мне в сугробе горе, а ребятам — смех», — на этом стихотворение обрывалось, оставляя читателю ощущение жгуче-холодного снега за шиворотом и горькой обиды на хохочущих дружков. А ведь стихи-то теплые, как натопленная деревенская печь! Мальчик, выбравшись из сугроба, идёт домой, а там — огонь в очаге, и родители мирно коротают вечер, и бабушка рассказывает сказки, и волшебный сон, и пробуждение солнечным утром.
Четверостишья маленькие, емкие, каждое, как красочная интересная картинка. Вот издать бы: отдельной книжкой, по хорошей иллюстрации на каждую строфу!.. Это вместо десятков торопливо наструганных нынешних «детских православных стихов»!..
Странное, должно быть, это занятие: защищать тех, на кого никто не нападает. Никто названных поэтов как будто не ругает, никто их не запрещает, их даже издают… Но говорят о них скучно, и издают бледно, а если и в школьный учебник засунут, то сделают всё, чтобы ребенка стошнило от таких стихов. Они лежат сейчас «в курганах книг, похоронивших стих», как мощный пласт нефти под землей: быть может, придёт когда-то изыскатель, отыщет месторождение, и будет эта поэзия гореть в русских душах, даря им свет и тепло.
Письмо 7
«Я — ЗДЕШНИЙ МЕЩАНИН»
Разглядываешь его портрет — и поражаешься: лицо святого!.. Кроткие, чистые глаза, в которых светит тайная боль и нерастраченная любовь… На всём облике печать благородного простодушия: видал человек виды, знает жизнь — и притом не стал «стреляным воробьём», «тёртым калачом», не «прогибался под изменчивый мир»… Чистый человек: жил своей правдой, творил свою красоту, согревал по мере сил своим неярким, но тёплым огнём.
Иван Саввич Никитин!.. Скромный русский поэт!..
Что ж говорить: были в России поэты побольше Ивана Саввича. Были, и даже немало таких. И вообще в России много поэтов, — даже слишком много. Не пора ли избавиться от большей части? Оставить только самых-самых? И уж конечно, Никитин в число самых-самых не войдёт: добрых несколько сотен блестящих отечественных стихотворцев его опередят.
Иван Саввич — поэт не блестящий: не всё то золото, что блестит. Иван Саввич больше греет.
Он не виртуоз слова, он запросто допускает такие «детские» рифмы, как «разливается — расстилается», «росистая — серебристая» и даже «скрылися — пробудилися»!.. Вы бы попробовали в строгие советские времена прийти с такими рифмами в самое захудалое издательство: вам бы очень вежливо объяснили, что нужно ещё поучиться — годик, или два, или пять, а уж потом… И это справедливо! Но только не в случае Никитина.
Как хорошо!..
Просто хорошо: не хочется рассуждать о теории стихосложения, о рифмах, ритмах и аллитерациях, — хочется просто слушать и думать: «Как хорошо!..» Задето в душе что-то тысячелетне-русское, что-то идущее от самых древних корней, от самых дальних праотцев… Что-то тревожит больше, чем стихотворная ткань, чем даже использованные образы (утро, туман, река, тишина…). Возможно, дело в музыке слов — или не в ней только?..
Стихи-то Никитина — хоть строчку из них вы наверняка помните. Их в школе учат до сих пор.
И песни его до сих пор поют: «Ехал на ярмарку ухарь-купец…»
А если вы ничего не знаете о жизни Ивана Саввича, то я вам расскажу.